Франкенштейн: Антология
Шрифт:
Меня тряс Грегорио.
Я открыл глаза, с трудом осознав, что впал в полубессознательное состояние, провалившись то ли в глубокие раздумья, то ли в кошмарные грезы. Зубы стучали, желудок выворачивало, лоб горел. Меня сотрясала лихорадка. Грегорио положил свою длинную, изящную ладонь на мой лоб и хмуро кивнул. Его озабоченное лицо придвинулось ближе, потом удалилось, раздулось, как воздушный шар, и снова сдулось. Я видел все сквозь какую-то дымку, сквозь рваный туман, то разделяющийся, чтобы приоткрыть реальность, то смыкающийся снова. Я смутно осознавал, что сильные руки Грегорио помогают мне забраться в спальный мешок, потом четко увидел, как принимаю две маленькие белые пилюли
Проснулся я вечером. Снаружи горел костер, и обращенная к огню стена палатки казалась сделанной из чистого золота. Я смотрел, как сияет грубая ткань, примечал мельчайшие оттенки, видел каждое волоконце, оставаясь все на том же четком, беспристрастном уровне сознания. Потом полог откинулся и в палатку заглянул Грегорио.
— Лучше? — спросил он.
— Не знаю, — ответил я. — А что со мной?
— Жар. Озноб. Кто знает? Не серьезно, думаю. Несколько дней тебе нужен отдых и тепло.
— Сколько сейчас времени?
— У меня нет часов, — ответил он.
Мои часы лежали на ящике, которым я пользовался как столом. Я кивнул в ту сторону, и Грегорио протянул часы мне. Было десять.
— Я собирался и сегодня пойти к водопаду.
Он пожал плечами:
— Сейчас это невозможно.
— Да, думаю, да, — сказал я с облегчением.
Успею еще, когда поправлюсь; сейчас, когда я так слаб, я не смогу внимательно наблюдать и, несомненно, заболею еще серьезнее. К тому же, чувствуя, должно быть, необходимость подыскать более веское оправдание, чем собственная немощь, я сказал себе, что существо могло почуять мое присутствие и насторожиться. Куда разумнее подождать.
Я принял еще две пилюли, выпил стакан воды и заснул, на этот раз куда крепче.
Утром мне стало лучше. Жар еще не спал окончательно, но в голове прояснилось, и любопытная раздвоенность мира на мутную реальность и обостренное восприятие мелочей исчезла. Днем я даже прогулялся немного, а вечером заставил себя поесть и решил, что, скорее всего, простудился, а не подхватил какую-нибудь заразу. Но слабость и головокружение меня не покинули, так что и речи не шло о том, чтобы возобновить ночное дежурство. Грегорио заметил, что отсрочка расстроила меня.
— Я могу последить, — предложил он не слишком уверенно.
— Нет. Ни к чему. Я сам должен увидеть это существо; ты его уже видел.
— Это так, — кивнул он и отпраздновал временную отсрочку кружкой писко.
Я улегся рано и стал читать, но керосиновая лампа чадила, и буквы расплывались. Тогда я прикрутил фитиль и закрыл глаза. Сонливости я не чувствовал, но сон накатывал на меня волнами. Помню, как досадовал на то, что упустил возможность, и винил свою слабость, задержавшую расследование; помню, как говорил себе, что должен найти существо, пока оно еще где-то здесь, что другого шанса может не выпасть. Помню, как твердо решил, что завтра ночью отправлюсь к водопаду.
Но возвращаться туда не пришлось. Оно само нашло нас.
Я проснулся от рычания, раздававшегося снаружи. Уже второй раз меня разбудил шум в ночи, но на этот раз я не мешкал — это рычание не пригвоздило меня к месту, как тот чудовищный крик. Я выскользнул из спального мешка и схватил дробовик. Глаза едва не лезли из глазниц, во рту пересохло. Рычание повторилось, и я услышал, как заржали лошади. Я откинул полог и выскочил из палатки, выставив перед собой ружье. Костер почти потух, и вне узкого круга света было темно. Грегорио уже стоял с ружьем на изготовку, взгляд его глаз, в которых плясали отсветы пламени, казался диким. Он смотрел в сторону лошадей.
Животные точно взбесились. Они лихорадочно метались в своем загоне. Я шагнул в сторону, чтобы костер не мешал обзору, и в это время одна из лошадей перескочила через груду валунов, наваленную Грегорио. Это был серый мерин. Конь слепо ринулся ко мне, и я едва увернулся, успев увидеть, как животное наткнулось на мою палатку, и услышать, как захлопал сорвавшийся с колышков брезент. Когда я встал, широкий барьер пыталась перепрыгнуть другая лошадь — отчаянно стучали копыта в поисках точки опоры, а потом лошадь рухнула, застряв между камнями, и забилась в попытках подняться. Две оставшиеся нарезали безумные круги, одна за другой, круг за кругом. В промежутке между стремительно летящими телами я увидел то, что находилось в центре загоне.
Что-то сгорбленное припало там к земле.
Свет костра едва доползал туда, вычерчивая лишь смутный силуэт на фоне барьера. Существо стояло на всех четырех, но плечи располагались значительно выше бедер, и вес приходился на заднюю часть туловища, когда оно поворачивалось, следя за лошадьми. Пока я смотрел, существо вскинуло сомкнутые в замок руки.
— Что-то там, в загоне! — крикнул я.
И тут существо пришло в движение. Широко замахнувшись, оно вцепилось в лошадиный бок. Животное всхрапнуло, забило передними копытами, встало на дыбы — но поднялось слишком высоко и опрокинулось назад, скрыв от меня тварь. Я вскинул ружье, готовый стрелять, в человека ли, в зверя — все равно. Но я не мог выстрелить, не попав в лошадь. Грегорио, с искаженным лицом, застыл на своем месте, целясь. Лошадь била копытами воздух, пытаясь встать, но существо уже насело на нее, оно рвало и драло, приглушенно рыча.
Громыхнул дробовик — невероятно громко для моих и без того обострившихся чувств. Я пальнул в воздух — не знаю, случайно ли, намеренно или инстинктивно, — но дробь ударила по листве, а эхо заметалось между скалами.
Лошади все же удалось подняться, она пятилась и хрипела, и тут существо повернулось ко мне, приземистое и квадратное, замерев на миг. Потом его длинные руки качнулись, костяшки скользнули по земле, и я опустил дробовик; всего секунду я глядел на существо поверх ствола, держа палец на втором курке. Я мог застрелить его в эту секунду, но я посмотрел ему в глаза. И оно посмотрело на меня, дикое и разъяренное, но еще и любопытное, и ошеломленное грохотом. Я не смог спустить курок. Существо развернулось — несмотря на мощное телосложение, весьма проворно — и двинулось к каменному барьеру. Я повел стволом следом за ним; я видел, как оно прыгнуло в тень; я слышал выстрел винтовки Грегорио, резкий и трескучий по сравнению с дробовиком.
Существо с воем упало, корчась от боли. Потом вскочило снова. Грегорио передернул затвор, выбрасывая пустую гильзу, — та, сверкая, полетела в огонь. Когда мы выстрелили снова, существо было уже среди деревьев, и я услышал, как пули расплющились о скалу. Мы переглянулись. Существо ускользнуло.
Грегорио успокаивал серого; он обнял коня за шею и тихо говорил с ним, а мерин дрожал, опустив голову. Лошадь, подвергшаяся нападению, металась по загону, белая пена капала у нее изо рта, она постоянно ржала, обнажая квадратные зубы. Из бока животного был вырван огромный кусок мяса, а из длинных ран торчали ребра. Это была моя кобыла, та, на которой я ездил и к которой успел привязаться, и желваки перекатывались на моих скулах.