Франкенштейн
Шрифт:
3
Седьмого июля наше судно, получившее имя «Маргарет Сэйвилл» в честь моей сестры, вышло из Архангельска. Возможно, мы много лет не увидим родных берегов, возможно, даже возвращаться нам придется, огибая Азию и южную оконечность Африки, тем не менее я бодр; мои люди опытны и закалены, их не страшит плаванье во льдах.
После двух недель пути мы поднялись в довольно высокие широты. Сейчас разгар арктического лета, и южные ветры быстро несут нас к цели, к которой мы стремимся. Ветры эти, хоть и не столь ласковые, как в Англии, все же приносят дыхание тепла.
За это время с нами не произошло ничего примечательного, если не считать двух-трех шквалов
Хладнокровие, упорство и благоразумие – вот и все, что нам требуется, чтобы продолжать движение в глубь неизведанного океана…
Так я полагал, пока тридцать первого июля «Маргарет Сэйвилл» не вошла в область сплошных льдов. Ледовые поля сомкнулись вокруг корпуса нашего корабля, оставив лишь узкий свободный проход. Положение наше вскоре стало опасным – в особенности из-за нависшего надо льдами густого тумана. Поэтому капитан велел спустить паруса, лечь в дрейф [4] и дождаться перемены погоды.
4
Лечь в дрейф – поставить паруса таким образом, чтобы судно оставалось почти неподвижным.
Около двух часов дня туман начал рассеиваться и мы увидели простиравшиеся до горизонта обширные поля покрытого торосами [5] льда, которым, казалось, нет конца. Матросы впали в уныние, да и сам я ощутил беспокойство; но в это время наше внимание было привлечено странным зрелищем, заставившим нас забыть о своем опасном положении.
Примерно в полумиле [6] от «Маргарет Сэйвилл» мы увидели нарты, запряженные собаками и мчавшиеся по направлению к северу; на нартах, управляя упряжкой с помощью шеста, восседало существо, во всем подобное человеку, но неестественно огромного роста. Мы во все глаза следили в подзорные трубы за движением саней, пока они не скрылись за торосами.
5
Торос – нагромождение обломков льда.
6
Примерно в 900 м; морская миля равна 1852 м.
Это зрелище нас потрясло. Мы считали, что находимся на расстоянии сотен миль от ближайшей суши; но то, что мы увидели, казалось, говорило о том, что земля не так уж далека. Закованные во льды, мы не могли последовать за таинственной упряжкой, но хорошо рассмотрели и собак, и их погонщика.
Часа через два после этого поднялся ветер, началось волнение, а к ночи ледовое поле вскрылось и судно освободилось из плена. Однако мы оставались в дрейфе до самого утра, так как опасались столкнуться в сумерках с гигантскими плавучими глыбами льда, которые отрываются от ледовых полей. Я воспользовался этим временем, чтобы немного отдохнуть.
Утром, едва начало светать, я поднялся на палубу и обнаружил, что все вахтенные матросы столпились у борта и что-то выкрикивают, обращаясь к кому-то, кто находился в море. Оказывается, волны и течение прибили почти к самому кораблю большую льдину, на которой находились нарты – точь-в-точь такие же, как и те, что мы видели накануне.
Как только я появился на палубе, боцман выкрикнул: «Вот идет начальник нашей экспедиции, и он не допустит, чтобы вы погибли в море!»
Когда я подошел к борту, незнакомец обратился ко мне по-английски, хотя и с заметным акцентом. «Прежде чем подняться на палубу, – проговорил он, – я прошу вас, сэр, сообщить мне, куда направляется ваш корабль».
Я изумился. Странно слышать подобный вопрос от человека, терпящего бедствие. Ведь ему полагалось бы считать встречу с нашим судном истинным даром небес. Однако я ответил, что перед ним – исследовательское судно и мы держим курс на север, стремясь максимально приблизиться к Северному полюсу.
Только услышав это, незнакомец согласился покинуть льдину и подняться на борт.
Господь всемогущий! Видели бы вы этого человека, которого вдобавок пришлось еще и уговаривать спастись. Он был жестоко обморожен и истощен до последней крайности. Печать безмерной усталости и лишений лежала на его обросшем клочковатой бородой лице. Никогда и никого я еще не видел в столь жалком состоянии. Он едва мог двигаться, и поначалу мы отнесли его в каюту, но там он вскоре потерял сознание, и пришлось вернуть его на палубу, чтобы он глотнул свежего воздуха. Там мы привели его в чувство, растерев коньяком и влив глоток-другой в его потрескавшиеся губы.
Едва незнакомец начал подавать признаки жизни, мы укутали его одеялами и уложили у теплой трубы камбуза [7] . Часом позже он смог проглотить несколько ложек горячего супа, который как будто его подкрепил.
Однако прошло еще два дня, прежде чем он смог заговорить, и я уже начал опасаться, что лишения повредили его разум. Как только он немного оправился, я велел перенести его в свою каюту и стал ухаживать за ним, когда мои обязанности на судне оставляли мне свободное время.
7
Камбуз – кухня на судне.
4
Никогда еще я не встречал более странного человека. Когда он оставался один, взгляд его начинал дико блуждать, словно у безумца, но как только кто-нибудь приветливо обращался к нему, лицо его озарялось светлой улыбкой, словно солнечным лучом. Однако в остальное время он был мрачен и подавлен, а временами принимался скрипеть зубами, словно испытывал нестерпимую боль.
Мне стоило немалого труда сдерживать матросов, которые горели желанием расспросить спасенного о том, как и почему он оказался среди льдов. Я считал, что не стоит спешить с этим, так как тело и дух человека, перенесшего такие лишения, нуждаются в полном покое. Но однажды мой помощник все же спросил: как ему удалось совершить столь длинный переход на собаках по непрочному летнему льду?
Лицо незнакомца помрачнело, и он ответил: «Я преследовал преступника».
– А преступник тоже передвигался на собаках?
– Да.
– В таком случае мы его видели; накануне того утра, когда мы подобрали вас, мы заметили в полумиле от судна на льду собачью упряжку, а в санях – человека.
В глазах незнакомца вспыхнул огонь, и он засыпал нас вопросами о том, в каком направлении двигался «дьявол» – именно так он и назвал то существо, которое показалось нам неестественно рослым для обычного человека.