Франкский демон
Шрифт:
— Ты кто?
— Жослен, — ответил тот, — дамуазо брата Бертье [7] .
— Брата? Он госпитальер или храмовник?
— Храмовник, — произнёс парень с явной гордостью, но потом поправился: — То есть нет... Не совсем... Мой господин собрат ордена [8] . Вернее, был им. Умер здесь, в Алеппо, от ран, нанесённых ему неверными.
Ренольд облизал губы и произнёс:
— Тебе не слишком-то везёт на сеньоров, парень? Один уже умер, а другой вот-вот отдаст Богу душу. Никогда не верил, что сдохну здесь... И всё же я бы предпочёл поменяться с твоим господином. Страшно неохота умирать от этой заразы...
7
Damoiseau,
8
Confrater, буквально собрат, не полный член военно-монашеского ордена. Между статусом брата и собрата есть немало отличий, да и само собратство бывало разным, например, упомянутый здесь граф Триполи, Раймунд Третий, также с 1181 г. являлся собратом Госпиталя, оставаясь светским властителем в своей вотчине. Среди всего прочего, иоанниты обязывались молиться о спасении души графа, что в ту эпоху считалось делом немаловажным, он мог бы, если бы ему вздумалось, быть похороненным на кладбище ордена. Со своей стороны, братья-госпитальеры требовали вещей более материальных, они ожидали от собрата щедрых донаций, ежегодных вспомоществований, а также того, что он будет предупреждать орден о любой опасности, грозящей ему. Что же касается лично графа Раймунда, то его связь с госпитальерами, вероятнее всего, была обусловлена, кроме всего прочего, ещё и тем, что с 1168 г. марешалем ордена св. Иоанна был некий Раймунд Тивериадский.
Мальчик наморщил лоб и сделался очень серьёзным и, придвинувшись к беспомощно лежавшему на соломе рыцарю, проговорил:
— Вы не умрёте, мессир.
Как ни худо чувствовал себя рыцарь, всё же его не могли не рассмешить слова юного Жослена и вид, с которым он произносил их.
— Для того чтобы не умирать, надо быть ангелом... или дьяволом, — начал он и, закрыв глаза, закончил: — А я — рыцарь...
— Я не так выразился, ваше сиятельство, — возразил паж. — Вы не умрёте теперь. Вы умрёте в свой черед, и, уж поверьте, произойдёт это не здесь.
У Ренольда не было решительно никаких сил спорить, однако жизнь его в последние годы, мягко говоря, событиями не изобиловала, одним словом, он ещё не настолько ослабел, чтобы не поинтересоваться:
— Ты-то откуда знаешь, когда я умру?
Ответ молодого храмовника поразил князя.
— Сказать с точностью, когда именно это произойдёт, я сейчас не берусь, — проговорил он каким-то особенно спокойным, ровным тоном человека, уверенного в своих словах. — Одно знаю, вы не умрёте теперь. Я думал о вас с тех пор, как попал сюда, и мне на ум приходило число тринадцать. Наверное, это означает, что вам отпущено ещё тринадцать лет...
— Забавный ты человек, Жослен, — не выдержал Ренольд. — Скажи-ка мне, когда ты размышлял, тебе в голову не приходило, что тринадцать — вовсе не количество лет, а количество дней, мне отпущенных?
— Возможно, — юный храмовник кивнул и продолжал: — Возможно, это число означает, что через тринадцать дней с момента моего пленения произойдёт что-то такое, что повлияет на вашу судьбу... Толковать знаки Всевышнего сложно, но иногда всё-таки можно получить ответ на некоторые вопросы. Мой прежний господин ведал тайное...
Речь подростка не могла не веселить князя, он спросил:
— Если твой господин ведал тайное, как ты говоришь, что же его угораздило угодить в плен к неверным?
— Знать судьбу не означает иметь возможность изменить её, — отозвался Жослен. — Так говорил мой прежний господин. Он предвидел, что такое случится. Он говорил мне, что его смерть не за горами, а мне сказал, что... что для меня этот плен станет началом долгого пути...
Тон, которым мальчик произнёс последние слова, отчего-то отбил у Ренольда охоту смеяться. Он почувствовал себя куда лучше, достаточно хорошо, чтобы поддержать беседу: в конце концов, если ты умираешь от лихорадки, это вовсе не означает, что ты обязан умирать также и от скуки.
— Судя по всему, — начал он, — судя по всему, тебе нравился твой господин? Долго ли ты служил ему?
Паж ответил не сразу. Помолчав немного, видно желая хорошенько обдумать, что сказать, он наконец кивнул и произнёс:
— Да, мессир... брат Бертье был добрым воином и человеком хорошим. Он столько всего знал... умел видеть вещи, не доступные для многих других людей. Меня он тоже успел кое-чему научить... А служить... служить ему я начал в тот год, когда скончалась благословенной памяти княгиня Констанс Антиохийская...
— Почему ты говоришь об этом? Ты знал её?
— Нет, ваше сиятельство, — задумчиво покачав головой, ответил мальчик. — Мне не пришлось. Тётя рассказывала мне о ней и о вас.
— Тётка? — проговорил князь и хотел было поинтересоваться, как её имя, но, подумав, что оно всё равно, скорее всего, ему не известно, спросил: — А кем были твои родители?
Оруженосец пожал плечами:
— Точно не знаю, мессир.
— Как это так?
Нечего и говорить, удивление Ренольда было вполне понятным: будущему дворянину полагается знать имя своего отца.
— Сколько себя помню, — произнёс Жослен, — до того, как тётя забрала меня и отдала служить брату Бертье, я находилась в семье бедняков в Антиохии. Она сказала, будто её двоюродная сестра, которая жила в Нормандии со своим мужем, бедным рыцарем Тибо из Валь-а-Васара, моим отцом, отправились в паломничество в Святую Землю. Отец погиб во время кораблекрушения, а мать спаслась, но прожила недолго, Господь призвал её сразу после того, как я появился на свет.
— Но как же твоя тётка нашла тебя? — удивился Ренольд.
— Такова, видно, воля Господа, — не задумываясь отозвался паж. — У моей родительницы был медальон, единственное, что не отняла у неё стихия. Добрые люди, в доме которых Бог призвал мою маму и которые потом, сжалившись над сиротой, приютили меня, тот медальон не продали, хотя были очень и очень небогаты. Но как-то нужда всё же заставила их искать покупателя, и тут-то им и встретилась моя тётя. Она узнала медальон, подробно расспросила людей, пригревших меня, об обстоятельствах моего появления у них и поняла, что я сын её бедной двоюродной сестры и её несчастного мужа. Она забрала меня, а потом повезла в Тортосу, к тамплиерам; с того времени я и начал служить ордену. Я мечтал, что, когда вырасту, стану рыцарем, сумею сделаться одним из полноправных братьев, удостоюсь чести облачиться в белый плащ с красным крестом.
— Тогда дело другое, — оборвал пажа князь. — Коли так, то получается, что ты всё-таки знал своих родителей, хотя и никогда не видел их. И брату Бертье то было ведомо. Ибо к чему стал бы он тешить тебя бесплодной надеждой? Ведь в общину Храма не принимают тех, чьё благородное происхождение сомнительно.
Рыцарь хотел спросить про медальон, но не сделал этого из-за нахлынувшей вдруг слабости. Жослен тем временем продолжал.
— Да, — согласился он, — но тут не всё так просто, мессир. Брат Бертье как-то проговорился мне, что у него имеются какие-то особые сведения, касающиеся как раз моего происхождения, которые мне надлежит узнать не ранее, чем я стану взрослым. Тогда, мол, я должен буду сам решить, что делать мне дальше. Предвидя то, что будет с ним и со мной, он хотел нарушить волю моей тётушки и показать мне ларец с письмом накануне того, что случилось, но не успел. Теперь уж, верно, я никогда не узнаю, что говорилось в том письме, и не увижу больше моего медальона, ведь неверные отобрали у нас всю поклажу, когда застигли нас врасплох на марше. Как вспомню, просто оторопь берёт, даже представить себе страшно, так стремительно развивались события.