Франсуа Мари Вольтер

Кузнецов Виталий Николаевич

Вольтер полностью разделял локковскую критику учения о врожденных идеях, главными выразителями которого в философии Нового времени были Декарт и Лейбниц. Вольтер считал твердо установленным, что «нет ни врожденных идей, ни врожденных принципов» (6, 18, 235). Сознание, или душа, новорожденного ребенка— это «чистый лист». Лишь в процессе индивидуальной жизни чувственный опыт начинает запечатлевать в сознании различные «идеи», рассматриваемые в качестве элементов человеческих знаний. «Несомненно, что наши первые идеи — это ощущения. Постепенно мы получаем идеи, вызванные тем, что раздражает наши органы; память удерживает эти восприятия. Затем мы распределяем их по общим идеям. Из этой естественной способности, которой мы обладаем, — составлять и упорядочивать наши идеи, — вытекают все обширные познания человека» (6, 22, 203). Не обладая от рождения какими-либо теоретическими или практическими принципами в своем сознании, человек, однако, обладает «способностью приобретать их все» (6, 18, 235).

Естественным следствием сенсуалистической гносеологии является отрицание концепции сверхчувственного, чисто рационального по своим источникам знания, начинающегося с интеллектуальных интуиций и развертывающегося затем путем дедуктивных умозаключений (аналогично построению системы геометрических истин, выводимых из ограниченного числа «самоочевидных» аксиом и постулатов). По Вольтеру, таким способом построены философские

учения Декарта, Спинозы, Мальбранша, Лейбница. Выводы, полученные ими в результате этого, Вольтер считал несостоятельными, не соответствующими действительности, квалифицируя их как «романы о мире» и «романы о душе», порожденные лишь воображением. Термину «метафизика», которым обозначались учения этих мыслителей и который в XVII в. был синонимом высшей глубины философской мысли, Вольтер придал отрицательный характер. Вольтеровская критика метафизики предшествующего столетия была вполне оправданна как исторически необходимый этап в развитии материалистической мысли [12] . Однако Вольтер за чисто умозрительными на первый взгляд конструкциями Декарта, Спинозы, Лейбница не увидел во многих случаях их тесную связь с научным опытом XVII в., проблески гениальных обобщений естественнонаучной практики, постановку новых проблем, которые мощно, хотя и не всегда явно, стимулировали дальнейшее развитие философии. Остались не оцененными им по достоинству и некоторые весьма плодотворные разработки перечисленными метафизиками проблем рациональной ступени познания, ее логико-концептуального аппарата.

12

То же самое можно сказать и о других французских просветителях, в том числе о Кондильяке, чей приветствовавшийся Вольтером «Трактат о системах» (1749) является наиболее глубоким и обстоятельным «антиметафизическим» выступлением философа-сенсуалиста, получившим высокую оценку Маркса: «Непосредственный ученик и французский истолкователь Локка, Кондильяк, немедленно направил локковский сенсуализм против метафизики XVII века. Он доказал, что французы с полным правом отвергли эту метафизику как неудачный плод воображения и теологических предрассудков. Он опубликовал опровержение систем Декарта, Спинозы, Лейбница и Мальбранша» (1, 2, 144).

Не только в «Философских письмах», но и во всех своих последующих работах Вольтер излагает и интерпретирует локковский сенсуализм как материалистическое учение, считающее материальный мир объективной реальностью и первоисточником человеческих ощущений. Попытку Беркли истолковать локковский сенсуализм в субъективно-идеалистическом смысле Вольтер отверг как несостоятельную, положив тем самым начало во Франции материалистической критике берклианства. Четвертая глава «Метафизического трактата» (1734), представляющего собой первый свод вольтеровской философии, самим своим заглавием категорично формулирует тезис «о том, что в действительности существуют внешние предметы». Критикуя в ходе полемики с Беркли также воззрения античных скептиков и их последователей, Вольтер привел продуманные доводы в пользу того, что можно провести четкие границы между иллюзорными и реальными идеями о внешнем мире. Вольтер считал ошибочным взгляд на человеческую жизнь как на поток обманывающих нас сновидений: если все создается грезящим воображением, то почему огонь наяву причиняет человеку ожог, а во сне не производит такого действия? Чувство осязания, объективно фиксируемые эффекты взаимодействия человека с вещами убеждают, согласно Вольтеру, в реальности внешнего мира более твердо, чем даже безупречные доказательства геометрических аксиом. Выявленные Беркли трудности определения материальной субстанции относятся лишь к проблеме ее адекватного понимания, но, полагает Вольтер, ни в коей мере не ставят под сомнение факт существования этой субстанции.

Веские возражения выдвинул Вольтер и против попыток Беркли субъективизировать пространственные характеристики материи на основании того факта, что они по-разному предстают перед человеком при различных способах их восприятия. «Клойнский епископ, — замечает Вольтер, — не избежал крайней нелепости. Он думает доказать, что нет протяженности потому, что в одну лупу тело кажется ему в четыре раза большим, чем для невооруженного глаза, а когда он смотрит на него в другую лупу, то в четыре раза меньшим. Отсюда он заключает, что так как тело не может иметь в одно и то же время четыре фута, шестнадцать футов и один фут протяжения, то протяженности вовсе нет. Но ему следовало бы измерить тело и заключить: какой бы протяженности мне ни представлялось тело, оно протяженно настолько, насколько это показывает измерение» (6, 18, 271). Опосредствованный нужными приборами и инструментами, процесс измерения рассматривается, таким образом, Вольтером как способ установления объективной величины материальных тел, независимой от того, как они воспринимаются людьми.

Большое внимание Вольтер уделил в целом вопросу о том, каким образом чувства, несмотря на их возможность продуцировать представления, способные ввести человека в заблуждение (противники сенсуализма постоянно ссылались на этот факт), все же могут быть источником действительных знаний о мире. Первым условием правильного представления о чувственно воспринимаемых предметах Вольтер считал совокупное функционирование различных органов чувств, обеспечивающее проверку показаний каждого свидетельствами других. Так, ощупывание опущенной в воду прямой палки избавляет от искушения, вызываемого зрительными ощущениями, считать ее преломившейся на грани воздушной и водной среды. Другим необходимым условием правильного представления о предметах чувственного восприятия Вольтер считал опыт. Последний фактически трактовался им как процесс установления объективной значимости ощущений в ходе непосредственного оперирования предметами, вызвавшими их. В этом смысле «один только опыт сообщает нам, что когда предмет слишком далек, то мы его видим смутно и слабо» (6, 22, 470). Сознание новорожденного, не обладающее еще опытом, не в состоянии связать смутность и слабость восприятия названного предмета с его отдаленностью от себя. По той же причине различные цветовые ощущения не соотносятся сознанием новорожденного с их предметными носителями. «Собственный и немедленный результат зрения — это не что иное, как окрашенный свет; все остальное мы воспринимаем потом и только на основе опыта… Расстояния, величины, положения предметов не являются, строго говоря, видимыми вещами, т. е. собственными и непосредственными результатами зрения» (там же, 471). Вслед за Локком, который в свою очередь опирался на выводы французского ученого Молине, Вольтер полагал, что для развитой человеческой чувственности характерно бессознательное автоматическое присоединение ко всем восприятиям своего рода «суждений», в которых запечатлено знание о выверенных опытом связях между определенными ощущениями, с одной стороны, и реальными свойствами и взаимоотношениями ощущаемых предметов — с другой. Так, на основании опыта о смутном и слабом восприятии отдаленных предметов «мы образуем идеи, которые всегда (в дальнейшем. — В. К.) сопровождают наши зрительные ощущения» (там же, 470), что позволяет человеку правильно воспринимать положение предметов в пространстве. Такой взгляд исключал возможность априористской трактовки чувственности и вместе с тем означал отход от чисто натуралистического понимания ее как некоей прирожденной данности. Способность человеческой чувственности отражать объективную реальность представала продуктом жизнедеятельности, в состав которой помимо созерцания с необходимостью включено постоянное активное оперирование с предметами окружающего мира, действование в нем. В силу этого формирование познавательной функции чувственности рассматривалось как спонтанный процесс, для выявления сущности которого, однако, требуется философский анализ. «Мы, — писал Вольтер, — учимся видеть точно так же, как учимся говорить и читать. Разница состоит в том, что искусство видеть является более легким и что здесь нас во всем учит сама природа» (там же, 471). Эти положения Вольтера намечали некоторые принципы последующей более детальной и глубокой разработки сенсуализма, которая была осуществлена Кондильяком в его «Трактате об ощущениях» (1754) и великими французскими материалистами.

Вольтеровское понимание рациональной ступени познания основано на убеждении, что все теоретические положения должны быть выводами из чувственного опыта и обобщениями его.

Вольтер считал принципы ньютоновской физики величайшим и совершеннейшим воплощением научности. На основе этого представления и сформировался вольтеровский взгляд на методологию естественнонаучного исследования. При этом Вольтер полагал, что сам Ньютон адекватно концептуализировал применявшуюся им методологию, тогда как в действительности ньютоновская рефлексия о науке была отмечена абсолютизацией эмпирии. В соответствии с этим Вольтеру представлялось, что самые существенные и единственно значимые элементы в процессе исследования природы суть наблюдение и эксперимент, получающие математическое выражение и обобщение: «Нам дано считать, измерять, наблюдать, — вот натуральная философия; почти все остальное — химеры» (6, 18, 56). С полным, но неоправданным доверием отнесся Вольтер к ньютоновскому положению «гипотез не выдвигаю», не заметив тем самым плодотворной роли гипотезы как необходимого средства развития теоретического естествознания. Это объясняется тем, что для Вольтера, как и для Ньютона, насущной задачей являлась борьба со множеством чисто спекулятивных построений, наводнявших физику и претендовавших на то, чтобы быть ее объяснительными теориями. Характерно, что в числе гипотез, от которых следует освободить естествознание, Вольтер назвал в первую очередь декартовское учение о вихреобразности движения и о трех элементах материи, а также лейбницевскую «предустановленную гармонию монад, при помощи которой намерены под все подвести основание…» (6, 23, 134). По сути дела речь шла о недопустимости подмены теоретического естествознания натурфилософией. «Надо, — призывал Вольтер, — поступать в физике так же, как в геометрии: искать решения проблем и верить только доказательствам» (там же). Вольтер настаивал на том, что в естествознании правомерны лишь такие гипотетические положения, которые допускают экспериментальную проверку и если не выдерживают ее, то без всякого сожаления отбрасываются как не соответствующие действительности.

Вольтер подчеркивал, что философ, высказываясь о Вселенной, должен обязательно опираться на «физику», т. е. совокупность наук о природе. Он постоянно протестовал против характерной для метафизики XVII в. тенденции устанавливать принципы природы априорноумозрительным способом. Будучи страстным пропагандистом союза философии с естествознанием, Вольтер отводил базисную роль наукам о природе, доказывая, что без этого фундамента невозможно философское постижение мира. Он весьма категорично заявлял: «Я скажу в духе мудрого Локка: философия заключается в том, чтобы остановиться, когда отсутствует светильник физики» (6, 17, 153).

Материальность мира и деистический «высший разум»

Что касается онтологических проблем, то, по мнению Вольтера, естествознание и базирующаяся на нем философия убедительно свидетельствуют об объективной реальности природы и о том, что всевозможные тела являются материальными образованиями. Лейбницевскую монадологию, согласно которой материя есть лишь «хорошо обоснованный феномен» (т. е. существует только на уровне явлений, а действительной сущностью бытия являются чисто духовные центры активности — монады), Вольтер отвергал как изобретательное, но совершенно бездоказательное построение, плод спекулятивного воображения. Он иронически замечал по этому поводу: «Один возвышенный философ, заметив, что картина составлена из элементов, которые не являются картинами, а дом построен из материалов, не являющихся домами, вообразил, что тела состоят из бесконечного числа маленьких существ, которые не являются телами. Они называются монадами. Эта система не без достоинств. Если бы она была доказана, я считал бы ее очень правдоподобной. Все эти маленькие существа были бы математическими точками, чем-то вроде душ, которые ждали бы только оболочки, чтобы проявиться. Это было бы непрерывное переселение душ. Данная система стоит всякой другой. Мне она нравится так же, как деклинация атомов, субстанциальные формы, непостоянная благодать и вампиры» (6, 18, 272).

Обсуждая проблему делимости материи, Вольтер замечает, что весь научно значимый опыт убеждает в том, что тела состоят «из частей, которые в свою очередь разлагаются на части. — Что такое эти последние части? — Опять-таки тела. Делите до бесконечности, но вы не получите ничего иного» (там же). В согласии с материалистическим атомизмом античности и Нового, времени Вольтер считал доказанным, что существует реальный предел делимости вещества и что «первые элементы вещей» суть принципиально неделимые частицы, т. е. атомы. Столь же обоснованным было для Вольтера положение о том, что атомы вещества неразрушимы. Отсюда следовал важный философский вывод о неуничтожимости материи, которая при деструкциях сложных тел лишь переходит в иную форму своего существования, организуясь затем в новые агрегаты материальных частиц. Существенной стороной этого воззрения было признание реальности пустоты, «безвещественного» пространства, в котором существуют атомы.

Вольтер считал (под влиянием Ньютона), что тела характеризуются не только протяженностью, которая была единственным атрибутом материи для Декарта, но и плотностью. Это означало переход от сугубо геометрического взгляда на материю к собственно физическому ее пониманию.

Вольтером было воспринято и в известной мере обобщено также положение ньютоновской физики о том, что в мире существует лишь относительный покой и все тела совершают в пространстве те или иные движения. «Все находится в движении (курсив мой. — В. К.), — писал Вольтер, — все действует и противодействует в природе. Наше солнце вращается вокруг своей оси с поражающей нас скоростью; так же вращаются и другие солнца. В то же время бесконечное число планет вращается вокруг этих солнц по орбитам, а кровь циркулирует более двадцати раз в час в теле самых презренных животных. Солома, которую носит ветер, в силу своей природы тяготеет к центру земли, подобно тому как земля притягивается к солнцу, а солнце к земле. Тем же законам море обязано своими вечными приливами и отливами. По этим же самым законам пары, образующие атмосферу, постоянно поднимаются с земли и снова падают на нее в виде росы, дождя, града, снега во время гроз. Все находится в действии, активна сама смерть. Трупы разлагаются, превращаются в растения, которые кормят животных, служащих в свою очередь пищей для других животных» (6, 28, 518).