Франсуаза, или Путь к леднику
Шрифт:
Они еще не прервали телефонную связь, а Максим уже воскликнул: «Смотрите!»
– Смотрите, что она делает.
Все четверо за столиком видели это: как она поспешно вынимает из сумочки белый - несомненно самодельный - пакетик и высыпает порошок своему отошедшему партнеру прямо в чашечку с кофе. Потом с невозмутимым видом помешивает кофе ложечкой.
Непринужденность, с какой она это все исполнила, просто исключала возможность разоблачения: никто б и не заметил, когда бы не психотерапевт Крачун. Никто б, даже если б глядел на нее, не заметил, чем она занята.
– Ну и что я вам говорил?
– Потрясающе, - сказал Макс.
– Вот что значит профессионалка. Даже не оглянулась.
Действительно, не оглянулась. Знала прекрасно, что он стоит к ней спиной.
Он так и стоял к ней спиной, говоря бармену что-то.
Крачун сказал:
– Пиздец мужику.
44
Начинаешь не верить - и не то чтоб глазам,
Командор боялся дождя, но получилось иначе - все озарилось ярким солнечным светом, и снежная Бхагиратхи, вершина, освобожденная от облаков, является нам во всем своем фантастическом великолепии. У ее подножья виден ледник, теперь утке ясно, что это он - Гомукх, дающий начало реке. Правда ледник совсем не похож на ледяную глыбу, цвета он, пожалуй, серого, ну может быть, с бледно-фиолетовым опенком. Оглядываюсь и вижу позади и ниже себя тающее облачко, из которого мы окончательно вышли, - оно, цепляясь краями за склоны ущелья, сползает туманом к бегущей воде. Нет никакой тропы, и не нужна здесь тропа: перешагивая с камня на камень, мы идем к леднику вдоль клокочущего потока. Я еще не вижу пещеры из-за камней: я все выше и выше, ледник все ближе и ближе, а пещера - где же она - словно опускается вниз. Если река действительно бьет из пещеры, то не хлещет ли она сначала наверх, не бежит ли на первых порах вверх в гору! Странные мысли приходят в голову. Надо мной на скале медитирует йог, у него голая голова и он в красном. Я почти бегу, - не чувствуя веса, перепрыгиваю с камня на камень. Мне хочется закричать от восторга, заорать как никогда в жизни, во мне и так словно кто-то кричит, только здесь не кричат: здесь можно лишь Ганге шуметь, а не нам.
Вот она: вижу! Как говорите - «Коровий зев»? Больше похожа на глаз, на пустой. Приближаясь, понимаешь: это грот, а пещера внутри - узкая, длинная щель, из ее глубины, из-под ледника, вырывается с мощью река, великая Ганга, именуемая здесь Бхагиратхи. Так вот он какой этот исток! А ты думал, будет тебе ручеек? Ха-ха, ручеек! Перелезаю через валуны и плиты, то одна нога, то другая проваливаются между камней, все-таки я выбрал не самый короткий путь. Мои спутники разбрелись, кто куда. Командор взял несколько выше, где меньше крупных камней, и теперь, чтобы безопасно спуститься, он должен сделать небольшой крюк. Любу я вижу выше себя, сидящей на каменной глыбе, - о, тут есть на что посмотреть! Нет Крачуна, он за мной,
Таким ли я представлял Гомукх? Да и вообще представлял ли я себе это место? Внизу - похоже на каменоломню. Нагромождение каменных плит. У многих гладкие грани, словно здесь орудовали гигантским ножом-откалывателем. Белые, съехавшие с береговых склонов к реке, каменные плиты больше напоминают лед, чем сам, нависший над нами ледник. Высокая стена вырастает передо мной, неровная, отвесная, вся в глубоких морщинах-трещинах, засоренных песком и камнями. Послушай, это ведь только нижний, видимый отсюда край гигантского ледника, распластавшегося у подножья великих гор. Четыре двести наша высота, если я правильно понимаю. А я правильно понимаю, я все понимаю, только глаза теряются, не зная, на что мне смотреть - на вершины ли слева и справа, на ледник ли, выдвигающийся гигантской стеной или на пещеру, из которой хлещет река...
Несколько паломников различаю среди белых камней. Вот, расправив плечи и широко расставив колени, сидит ко мне спиной (голой своей спиной), на плоской плите аскет в оранжевой поясной повязке. Двое рядом друг с другом сидят и курят, можно не сомневаться, гашиш. Один в обычной индийской одежде, коль скоро допустимо называть это одеянье обычным, другой в совсем не обычном для наших уже ко всему здесь привыкших глаз - в черном во всем, с ног до головы, - этого я заприметил вчера на трапезе в ашраме. Только в ашраме он сидел позади меня и я не мог его разглядеть, а когда он шел вчера стороной, он казался похожим на нашего монаха, которого невесть как сюда занесло, ведь заносит же невесть как сюда самых разных людей. Теперь, проходя мимо, я погашаю, что с нашим ничего общего нет у него, и никакой это не клобук на нем (но и не чалма, не тюрбан), и серьга у него в ухе, и браслеты на нем, и ожерелье, и сидит на камнях он как-то странно сложившись, высунув из долгополого одеяния голые свои коричневые колени, и они у него на уровне плеч. У него усы и бородка, очень умеренная по сравнению с теми, что встречаются тут, острый взгляд и как будто сердитый, может, я помешал? Оба курильщика не старше меня, младше, пожалуй, с возрастом туг не разобраться у них, может, в черном принадлежит какой-нибудь радикальной секте... может, он из этих... агхори - из аскетов, что обитают на кладбищах и питаются мертвечиной?.. Зонтики-трости лежат перед ними, и стоят на камнях драгоценные их котелки. На мое «намасте» отвечают своим «намасте», точно также сложив, как и я, ладонь к ладони. Я уверен: ни тот, ни другой - не мой баба, мой - я просто уверен - стоит впереди, ближе к пещере, он завернут в оранжевое полотно, он пришел сюда раньше других, он встречал здесь рассвет, совершил омовение. Он стоит вполоборота ко мне, повернув свою седую бороду в направлении теченья реки: и глядит на меня, как я к нему подхожу. «Намасте» - «Намасте». Я хочу сказать ему больше, чем «намасте», и уже говорю, знать бы на каком языке, радуясь своему говорению, и вдруг с ужасом понимаю, что забыл его имя. Как я мог забыть его имя? Я забыл его имя. Забыл!
Ищу глазами Макса, чтобы помог, он же знает больше, чем я, а он. Командор, вместо того, чтобы спускаться к нам, поднимается выше и выше. Решил взойти на ледник? Хочет с высоты ледника рассеять прах из последних конвертов? Мой баба глядит на меня, а я, не зная как быть, подхожу к реке, чувствуя спиной его взгляд, с камня склоняюсь перед шумящим потоком и обжигаю руки, окунув их в студеную воду. Мутная, пересыщенная мелким песком ледяная вода, секунду назад вырвавшаяся на поверхность, на свет, на свободу, обжигает лицо. И твое я забыл. Почему и зачем. Он меня или я себя сам: почему и зачем?
Почему я здесь и зачем?
45
– Знаешь, Артос, а ты ведь не знаешь. Как я, не знаешь, хочу тебя, да?
Он поощрительно опустил веки. Да: и не знает, и знает. И что хочет она, и что хочет его - да, исключительно да.
– Хочешь, скажу? Нет, не скажу, сам увидишь потом.
Он и с этим согласен.
Она улыбнулась бокалу с коктейлем, как бы говоря: «Ну с этим все ясно, давай о другом». И прежде, чем взять в губы соломинку, рыжеволосая Алина коснулась ее кончиком языка.
– Вот я что, - сказал Артем, не отводя глаз от ее рта.
– Я еще тебе один подарок сделаю. Я решил: я не буду ему яйца отрывать. Пусть живет. Даже думать о Квазаре твоем не хочу. О Жмыхове, о твоем.
– О моем?
– она пожала плечами и серьезно сказала: - Это правильно. Ты добрый.
Тогда он засмеялся.
Она спросила:
– Тебе хорошо?
Ему с ней хорошо.
– А тебе со мной хорошо?
– Мне с тобой всегда хорошо. Хочешь, дам от похмелья?
– Сама прими. Ты за рулем, а не я.
– А я не пила.
– А я что - пил, называется?
– Хорошо, - она одарила улыбкой Артема.
Он поднес чашку с кофе ко рту и сделал первый глоток. Покосился на сахарницу:
– А вот заменителя у них, конечно, нет, - и вопросительно повернулся к стойке.
– Есть у меня, - сказала Агаша.
– Сколько кинуть?
– Сколько не жалко.
– Тогда кули сигарет.
Он встал, к стойке пошел.
Алина открыла сумочку, не снимая ее со спинки стула, нашла в кармашке полиэтиленовый мешочек, извлекла из него бумажный квадратик-пакетик и оглянулась на Артема (здесь Макс был неправ: она все ж один раз оглянулась). Таблетку виагры она раскрошила дома еще - посредством столовой ложки.