Франт 4
Шрифт:
— Присядь, Ольда, — тепло улыбнулась гостье не менее красивая, пусть и достаточно взрослая женщина, чьи платиновые волосы были привычно уложены в идеальную прическу с искусственно приданной ей в некоторых местах очень ненатуральной шаловливостью. — Я никогда не рассказывала тебе, но сейчас пришло время. Возьми.
— Что это? — бросила взволнованный взгляд на протянутый ей предмет златовласка. — Это браслет-наследие? Но, мама, ты же не… Что случилось?
— Это то, девочка моя, чему пришло время, — с некоторой тёплой грустью в глазах, но достаточно торжественно, пусть и вовсе без неуместного в данный момент пафоса, а скорее доверительно, принялась посвящать
— А разве это не так? — искренне удивилась девушка, чей мир, похоже, от услышанного более не будет прежним. — Разве садовник-беженец из прамира не оставил после себя этот браслет своим, с нашей бабкой, наследникам?
— Нет, дорогая. Это лишь легенда данного предмета, который однажды дал нам человек по имени Ферт Гранд, — с лукавым блеском в глазах поведала грациозная женщина, будто бы припомнив что-то приятное и одновременно забавное. — Именно он, представившийся и продемонстрировавший свою силу, как истинный маг, буквально на глазах нашего предка, тогдашней баронессы, и создал из ничего сей предмет, который с тех пор и стал реликвией рода Чернохолмских. Как только браслет оказывается на руке очередного главы рода, он сообщает тому истинное свое предназначение. Ты словно получаешь знание, будто бы по тебе пробегают мурашки, а в следующий миг тебе уже известно новое!
— Но, матушка, почему сейчас? — спустя несколько мгновений после сказанного, в которые осмысливала услышанное, а придя к неким выводам, взволнованно спросила дочь баронессы. — Я ведь лишь наследница рода, а не глава! Неужели ты нездорова?
— Когда я впервые надела этот браслет, Ольда, в числе прочего он сообщил мне, что капля крови моей дочери, которой исполнилось двадцать, покажет пришло ли время, — проигнорировав вопрос, тепло улыбнулась на слова взволнованной девушки мать.
— Мне вчера исполнилось двадцать, — задумчиво промолвила, старательно пытающаяся понять в чём же тут дело и не находящая рациональных объяснений, златовласка. — Но разве… разве ты не должна держать в тайне истинную суть реликвии, и разве не только лишь глава рода может её знать? Зачем ты всё это мне поведала сейчас? Уж не собираешься ли ты…
— Не беспокойся, — всё же решила успокоить свою дочь, чьи мысли ушли нетуда, баронесса Чернохолмская, в чьих планах, по-видимому, и оставаться таковой. — Я здорова и пока не готова передавать тебе главенство. Но сегодня ночью я уже взяла тайком каплю твоей крови, а браслет поведал мне, что время пришло! Я более не могу его носить, милая, это стало даже больно, а единственное моё желание, когда я держу его в руках, это поскорей передать его тебе. Что ж, Ольда, владей. Я пусть и немного огорчена, что теряю столь полезный инструмент, но безумно рада и горжусь тобой, родная! А теперь, я оставлю тебя, так как всё, что ты узнаешь от реликвии, предназначено лишь тебе. Но знай, я всегда готова прийти на помощь с советом.
Когда же платиноволосая, рассказавшая не всю правду дочери, покинула помещение, златовласка с трепетом водрузила массивное старинное украшение себе на руку и в следующий миг её глаза расширились, осанка лишь стала более безупречной, а с уст вырвалось порывистое:
— Я всё исполню, мой Господин! Это великая честь для меня.
Где-то же за дверью едва слышно раздалось грустное, но одновременно и торжественное:
— Я всё исполнила, мой Господин. Это была великая честь для меня!
Где-то на тракте. Ещё месяцем ранее.
— Мы уже приехали? — из-за полога фургона выглянуло слегка сонное девчачье личико, вырвав этим вопросом из своих мыслей статного немолодого мужчину с военной выправкой, который с задумчивым видом крутил старинный серебряный перстень на пальце, пока правил повозку по пыльному тракту.
— Почти, милая. Вон он, город, — прочистив горло, бодро ответил возница, одарив эту подвижную пигалицу теплой улыбкой человека, наконец обретшего смысл жизни.
Девочка же, совершенно не смущаясь страшной физиономии этого, некогда красивого, но многое пережившего мужчины, чье лицо уродовал безобразный шрам через правый глаз, лишь довольно потянулась, и юркнув поближе, чмокнула в щеку расчувствовавшегося ветерана. Того, чья жизнь за последние месяцы претерпела столь кардинальные перемены, а сам он даже и не знал, что его, немало в этой жизни повидавшего старого солдата, в ходе этих вот событий более всего впечатлило:
То ли ошарашенный взгляд глухонемого слуги баронессы Чернохолмской, который, повинуясь воле своей госпожи, где-то спустя час после неудачного покушения группы наёмников на одного лишь с виду простого студента, примчал в столичные трущобы и теперь протягивал своей дрожащей рукой, только что и буквально из пепла возвращённому им к жизни одноглазому наёмнику, тот самый серебряный перстень, который и разместился сейчас на пальце Одноглазого.
То ли пустые, безжизненные глаза тех… пожалуй, всё же тел, что после всего этого наемник, исправно следуя инструкции, буквально на глазах вырастил из волосков усыплённых им прообразов, для всего этого используя силу переданного слугой перстня. Тех тел, что являясь лишь псевдоживыми неразумными куклами, из симптомов жизнидеятельности способны были только имитировать неспокойный сон. Тел, на которые наемник обязан был заменить их настоящие копии, удерживаемые в плену у таким же образом усыпленных работорговцев, при этом, чтобы ни случилось, ничего более не меняя, и дабы впоследствии увезти спасённых им из плена подальше от Старгорода, желательно за границу, что, впрочем, и было с успехом осуществлено ещё почти два месяца назад.
И всё это, столь впечатлившее каждого причастного, было проделано именно по воле кольца, а точнее, в случае Одноглазого, в уплату долга тому, кто дал старому одинокому мужчине, однажды потерявшему в этой жизни всё, настоящий Шанс. И Шанс здесь именно что с большой буквы, потому как помимо обретённой семьи, в лице спасённых пленниц, у старика вот уже несколько недель как перестали болеть старые раны, шрам на лице разглаживается, а седина из волос исчезает. И всё это на фоне того, что тело стремительно обретает силу и гибкость молодого гимнаста!
Когда фургон наконец приблизился к забавной полосатой будке с важным стражником в смешной шапке, мужчина за поводьями обратился к напевающей какую-то незамысловатую песенку девчонке:
— Вот мы и в Пенагонии. Буди остальных «Искорок», Зинда.
— Я же просила, Тибул, зови меня Суок!
Церемония прощания с Гердом Франтом. «Девятый день».
— Ты уверена, Лузин, что хочешь присутствовать на церемонии? — сжимая в ладони медальон на цепочке, подозрительно напоминающий одно из звеньев массивного браслета-реликвии Чернохолмских, тихо произнесла Мион-Вирона, обращаясь к, с потерянным видом стоящей рядом, салатововолосой девушке ровно с таким же украшением на шее.