Френки и Майкл
Шрифт:
– Ну, Филиппе, – сказал я. – Вот видишь? Это двадцать динаров.
– Этого мало, – авторитетно заявил Филиппо.
– Этого достаточно, – заверил его я.
Он вытер грязной рукой грязные губы, и стало непонятно, которая из частей его тела стала чище, а которая наоборот.
Экономисты называют подобное «равномерным распределением».
– Мне нужно тридцать, – наконец сообщил Филиппо. – Ребята, которые это сделали, они очень, очень плохие ребята.
– Я тоже девочка плохая, – предупредила Франсуаз.
– Вот тридцать динаров, – сказал
На этот раз Филиппо вытер руки о штаны.
– Они приехали из Аспоники, – выдохнул он. – Их трое – два мужика и девчонка. Они бешеные, мистер Эм, просто бешеные.
– Дальше, – сказал я.
– Никто не знает, как их зовут. Они ни с кем не общаются, даже со своими. Живут по подвалам, в заброшенных домах. Они приехали два дня назад, денег с собой немного.
Он громко потянул носом и проглотил сопли.
– Никто и не думал, что они такие, мистер Эм, вот вам крест, никто и не думал. Я бы вам сразу сказал, – что я, жить не хочу? – когда такие выродки по улицам ходят. Говорят, они иногда околачиваются у Вика, это танцульки в северной части квартала. Это все, что я знаю, вот вам крест.
Я отдал ему деньги.
– Если ты узнаешь, где они устроили ночлег… – начал я.
– Если я это узнаю, – сказал Филиппе, – они меня убьют.
– Любишь играть в хорошего полицейского и плохого полицейского? – спросил я. Франсуаз довольно улыбнулась:
– Обожаю быть плохим полицейским.
– Хорошим ты просто не умеешь, – пояснил я.
Шум, который зарождался в недрах заведения Вика, был так же далек от музыки, как и сам Вик от титула почетного жителя города Темных Эльфов.
Вокруг здания толпились люди – подобно тому, как на краях давно не мытой кружки виднеются застывшие капли того, что когда-то в ней разогревали.
Машин вокруг было предостаточно, и я начал всерьез опасаться, что их владельцы могут разбить нашу из зависти.
– Погляди-ка вон туда. – Франсуаз показала пальцем, перекрыв мне все ветровое стекло. – Когда я была маленькая, то мечтала заняться сексом на заднем сиденье такого вот кадиллака.
– И что же случилось? – спросил я. – Не выдержали задние рессоры?
– Я поняла, что в дорогих машинах это делать интереснее.
– Звучит двусмысленно.
Я подрулил к обочине и переждал, пока у парнишки-гнома, присматривавшего за машинами, глаза приобретут свои естественные размеры.
– Я не прошу многого, – сказал я, всовывая ему в руку банкноту. – Но я хочу уехать на ней после того, как мы тут закончим.
– Если что-то случится с моей машиной, – добавила Франсуаз, – твои кусочки можно будет подклеивать в альбом и коллекционировать. Ты понял?
Он понял.
– Так почему двусмысленно? – спросила девушка, ускоряя шаг, чтобы нагнать меня.
Два огра стояли у входа, и они не собирались туда входить; напротив, им платили деньги за то, чтобы внутрь не попадали те, кому не положено.
– Нет ничего более забавного, – заметил я, подходя к ним, – чем бедные люди, которые ведут себя как богатые.
– Что-то ты не похож на местного, мистер, – произнес один из охранников.
Я не мог не подивиться его проницательности; я не красил волосы в розовый цвет, не клеил их гребнем, не носил серег в ухе, а мой скромный пиджак в неброскую серую полоску не был украшен цепями под золото.
Правда, в галстуке я ношу заколку.
– Дружок, – сказал я, памятуя о том, что с низкоорганизованными формами жизни необходимо объясняться при помощи простых слов, – ты можешь выбрать одно из двух.
Я запнулся, раздумывая, не слишком ли сложную предлагаю ему задачу, но потом решил, что он справится.
Ему ведь всегда мог прийти на помощь второй охранник.
– Вариант первый, – сказал я. – Мы платим единовременный взнос, и ты нас впускаешь. Вариант второй. Мы вырубаем тебя и твоего приятеля, и тогда, за то же самое – вместо денег ты получаешь головную боль. Итак?
Все-таки задача оказалась для него слишком сложной.
– Проваливай, пижон, – сказал охранник. – Ишь как вырядился, да еще и девку свою приволок. Острых ощущений захотелось?
– Отвали, – мягко посоветовала Франсуаз.
Когда слова не помогают, остается только развести руками.
Наверное, я сделал это слишком быстро, и, может быть, мне не стоило метить этим ребятам в горло.
Я еще не успел опустить руки, а они оба уже сползали вниз по стене. Франсуаз грациозно перешагнула через неподвижное тело, и мы вошли.
Музыка сразу стала громче. Бессмысленно было пытаться понять смысл того, о чем пели исполнители, или даже разобрать отдельные слова. Лавина звуков, рушившаяся на головы людей, состояла из одного лишь барабанного боя. Все остальное тонуло где-то внизу, заглушенное криками и визгом толпы.
Люди шевелились.
Они не танцевали, не прижимались друг к другу, не разговаривали; они просто шевелились. Шевелились как черви, плотно набитые в банку; они поднимали руки над головами, ибо рукам не было места между их грязными и дурно пахнущими телами; они покачивали плечами, переступали с ноги на ногу, не заботясь ни о красоте движений, ни о ритме музыки.
Того, кто думает, что нет ничего хуже, чем тысячи немытых тел, здесь ждало разочарование – он понял бы, что этот запах становится в тысячи раз отвратительнее, если смешивается с дешевыми духами.
Это считалось местом для развлечения.
– Когда я попадаю в такие места, – сказал я, – то спрашиваю себя: в наше время наше поколение было другим, почему…
– Что? – спросила Франсуаз.
– Ничего, – ответил я.
Вик висел где-то под потолком; правда, он не был подвешен за сломанную шею – честь, которая, без сомнения, только ожидала его в будущем. Содержатель дискотеки пользовался краном с сиденьем, какие в ходу у кинооператоров. Длинная металлическая стрела, изгибаясь суставами шарниров, возносила его над волнами человеческих голов.