Фриленды
Шрифт:
Они отослали детей на луг, и тут Феликс, как всегда, немного растерялся, не зная, с чего начать разговор с братом. Доходят ли до сознания этого великана простые житейские вещи? Захочет ли он вникнуть в суть дела?
— Мы приехали вчера, — сказал Феликс, — Недда и я. Ты, наверное, знаешь про Дирека и Недду.
Тод кивнул.
— Что ты об этом думаешь?
— Он хороший паренек.
— Да, — пробормотал Феликс, — но зато настоящий порох!.. Этот пожар у Маллорингов — к чему он может привести? Нам, старина, надо быть начеку. Не можешь ли ты пока отправить Шейлу с Диреком за границу проветриться?
— Не захотят.
— Но в конце концов они от тебя зависят!
— Не говори им этого, иначе я их никогда больше не увижу.
Феликс оценил всю простодушную мудрость этого замечания и растерянно спросил:
— Что ж нам делать?
— Сидеть спокойно.
И Тод положил руку на плечо брата.
— А что, если они действительно попадут в беду? Этого боятся и Стенли и Джон. И о маме надо подумать. — И с внезапным жаром Феликс прибавил: — А я не могу видеть, как волнуется Недда.
Тод убрал руку. Феликс много бы отдал, чтобы прочесть мысли брата в хмуром взгляде его синих глаз.
— Тревогой делу не поможешь. Что будет, то будет. Посмотри на птиц.
Произнеси эти слова любой другой человек, кроме Тода, Феликс рассердился бы, но в устах брата они звучали как невольно выраженная, глубоко продуманная философия. И разве в конечном счете он не прав? Что такое жизнь, которую они все ведут, как не беспрерывная тревога о том, что еще только может произойти? Ведь человек потому и чувствует себя несчастным, что в нервной тревоге все время предвосхищает будущие беды. В этом, быть может, горе и болезнь всей эпохи. Пожалуй, и всей долгой человеческой истории.
А что, если Тоду удалось открыть секрет счастья, который знают только птицы и цветы: отдаваться настоящему с такой полнотой, какая исключает всякую мысль о будущем? Да, пожалуй, счастье в этом. Ведь сам Феликс бывал по-настоящему счастлив только в те минуты, когда его целиком захватывали работа или любовь. Но почему это случалось так редко? Нет умения жить в полную меру каждый миг? Да! Вся беда в трусости и в том, что не хватает жизненных сил, чтобы со всей полнотой жить настоящим. Поэтому любовь и борьба — всегда горение: в такие минуты человек берет от настоящего все, что оно может дать. Вот почему было бы смешно обратиться к Диреку и Шейле с трезвым советом: «Уезжайте. Оставьте дело, к которому вас влекут ваши чувства, которое вас интересует. Откажитесь от настоящего, потому что вы должны заботиться о будущем!..» И Феликс сказал:
— Я бы многое отдал, старина, чтобы иметь твою способность жить только этой минутой.
— Ну что ж, и правильно, — сказал Тод. Он внимательно разглядывал кору дерева, которая, насколько мог судить Феликс, была вполне здоровой. А не отходившая от него собака разглядывала Тода. Оба они жили только этой минутой. И, чувствуя себя побежденным, Феликс вместе с ним пошел к дому.
По кирпичному полу кухни метался Дирек, а вокруг него, занимая вершины равностороннего треугольника, стояли три женщины: Шейла — у окна, Кэрстин у очага, а Недда — у противоположной стены. Увидав отца, Дирек закричал:
— Почему ты впустил их, отец? Почему ты не отказался выдать им Трайста?
Феликс посмотрел на брата. Тод стоял в дверях, почти доставая до притолоки курчавой головой; лицо у него было изумленное и горестное. Он ничего не ответил.
— Сказал бы, что его здесь нет! Потом мы бы его куда-нибудь отправили. А теперь он в руках у этих скотов!.. Хотя это мы еще посмотрим…
Дирек бросился к двери.
Тод и не подумал посторониться.
— Нет, — сказал он.
Дирек оглянулся: у второй двери стояла мать, а у окон — девушки.
Феликс не заметил всего комизма положения, если можно говорить о комизме, когда у людей горе.
«Началось, — подумал он. — Что будет дальше?» Дирек сел у стола и уронил голову на руки. К нему подошла Шейла.
— Дирек, не глупи, — сказала она.
Это вполне справедливое и уместное замечание прозвучало не слишком убедительно.
Феликс взглянул на Недду. Синий дорожный шарф соскользнул с ее темных волос; она была бледна и не сводила глаз с Дирека, словно ждала, когда же наконец он ее заметит.
— Это — предательство! Мы пустили его в дом, а теперь выдали полиции. Они не посмели бы тронуть нас, если бы мы его спрятали. Не посмели бы.
Феликс слышал тяжелое дыхание Тода по одну сторону и Кэрстин — по другую. Он пересек кухню и остановился перед племянником.
— Послушай, Дирек, — сказал он. — Твоя мать была совершенно права. Вы могли оттянуть случившееся на один-два дня — и только; его все равно арестовали бы. Ты не представляешь себе, как трудно скрыться от закона. Возьми себя в руки. Нехорошо так распускаться, это — ребячество; главное сейчас — найти ему адвоката.
Дирек поднял голову. Вероятно, он впервые заметил, что в комнате находится дядя; и Феликс был изумлен, увидав, какой у юноши измученный вид: как будто в нем что-то надорвалось и сломалось.
— Он доверился нам…
Феликс заметил, как дрогнула Кэрстин, и понял, почему никто из них не смог остаться равнодушным к этой вспышке. На стороне юноши была какая-то своя правда, неподвластная логике, быть может, несовместимая со здравым смыслом и обычаями цивилизованного общества; что-то заставлявшее вспомнить шатры арабов и горные ущелья Шотландии.
Тод подошел к сыну и положил руку ему на плечо.
— Перестань, — сказал он. — Сделанного не вернешь.
— Хорошо, — мрачно сказал Дирек и направился к двери.
Феликс сделал знак Недде, и она выскользнула вслед за Диреком.
Глава XXII
Недда бежала рядом с Диреком, а синий шарф развевался за ее спиной. Они прошли сад и два луга; наконец Дирек бросился на землю под высоким ясенем, а Недда опустилась рядом и стала ждать, чтобы он ее заметил.