Фритьоф Нансен
Шрифт:
Несмотря на лютую стужу, у Нансена и его спутника полосы слипались от пота. Испарина пропитывала одежду, и к концу дня она смораживалась в ломкий ледяной панцирь. Снятая с плеч затвердевшая куртка могла стоять, как рыцарские доспехи. Обледеневшая, она и по весу не уступала средневековым латам и налокотникам, только не звенела, а хрустела и трещала.
Сбросить бы с себя все, переодеться… Но где? В легкой шелковой палатке? И во что? Запасное белье — это лишние килограммы. Оно осталось на корабле.
— Ничего, все на свете проходит, как сказала лисица, когда с нее сдирали шкуру, — повторял Нансен
На ночь они забирались в общий спальный мешок, затягивали его отверстие и постепенно оттаивали, лязгая зубами и дрожа так, что сотрясалась палатка. Едва одежда начинала подсыхать, они совали за пазуху мокрые рукавицы, носки и стельки из меховых сапог.
Высушить все это по-настоящему не удавалось никогда. Как только Нансен выскакивал из спального мешка — он всегда делал это первым, чтобы приготовить поесть, — его влажная фуфайка и штаны тотчас затвердевали.
Но если бы беда была только в стуже! Можно терпеть всё, когда спокойно на душе. Однако откуда взяться спокойствию, если вместо 15 километров в день они, выбиваясь из сил, нещадно колотя собак, едва проходят пять-шесть?
Труд того, кто идет с собаками по арктическому льду, особенно изнурителен из-за обилия постоянных мелких препятствий.
Постромки собачьих упряжек рвутся, скручиваются, перепутываются. Распутать и снова связать их можпо только голыми руками. В первый же день пути на израненных и обмороженных пальцах не остается целой кожи.
Все распутано, развязано — но тут нарта зацепилась за выступ льдины. Нарта приподнята, собаки рванули… Но что за след тянется по льду? Распоролся мешок с сухарями. Держа иголку в тех же многострадальных пальцах, ездок зашивает дыру, трогает дальше, и… вожак упряжки проваливается в трещину. От всего этого можно завыть!
И так день за днем. Разница в том, что 17 марта было 42,8 градуса мороза, а 22-го — 42,7; в том, что 23 марта была убита и скормлена остальным первая собака, а 3 апреля — вторая; в том, что 2 апреля снялись с ночлега около трех часов дня, а 4 апреля тронулись в путь в три часа утра.
Оба так уставали, что сон одолевал их на ходу, валил во время еды; не раз и не два Иохансен засыпал, неся ложку ко рту, и проливал суп на колени. У него было железное здоровье, тренированное тело и крепкие нервы. После двух недель мук во льдах он жаловался только на хрипоту. Нельзя же безнаказанно целыми днями кричать на собак, когда от мороза смерзаются губы.
— Все на свете проходит… — твердил Нансен.
А на душе было все беспокойнее и беспокойнее. Больше всего тревожили Нансена не торосы, не морозы, не трещины, не кровоточащие руки. Как-то в конце марта он определился по солнцу — и не поверил себе: получалось, что они находятся лишь на 85°30’; между тем им даже при самом черепашьем ходу полагалось бы пересечь 86-ю параллель. Ошибка в наблюдении? Или нечто гораздо худшее — ошибочный расчет на благоприятный дрейф льдов?
На семнадцатый день пути, когда погода немного смягчилась и было «всего» 30 градусов мороза, Иохансен провалился в полынью. Полынья
Нансен сумел переправиться. Они разбили палатку. Лежа в спальном мешке возле стучащего зубами спутника, Нансен задавал себе вопрос: разумно ли идти дальше на север? Если бы у них было побольше собак! Хотя бы дне сменные упряжки. И подумать только: ведь «Фрам» мог зайти в свое время к устью реки Оленек, где были приготовлены запасные партии сибирских ездовых собак. Но тогда не хотелось терять времени, рисковать задержкой, тогда никто не думал о санном походе к полюсу, и вот теперь…
— Чего бы я не дал сейчас за псов, которые ждали нас в Оленеке! — сказал Нансен спутнику.
Но тот заметил, что на запоздалых сожалениях к полюсу не уедешь. Остается поточнее определить координаты и тогда еще раз все взвесить, все рассчитать.
В полдень 3 апреля Нансен снова определился — и что же: их путь все еще не пересек 86-ю параллель! Это могло означать только одно: пока они делают два шага к северу, лед под ними успевает продвинуться на шаг к югу. Повинуясь каким-то капризам течения, не предвиденным Нансеном, он сводит на нет все усилия.
4 апреля, проваливаясь в полыньи, припорошенные снегом, двое переползли, наконец, через невидимую черту 86-й параллели. После этого они еще три дня тащились по отвратительному льду.
Когда даже самые варварские удары палками не смогли поднять полумертвых собак, Нансен прошел вперед, выбирая торос повыше. Вскарабкавшись на него, он увидел к северу непроходимый ледяной хаос.
Никому из смертных не удавалось еще проникнуть так близко к полюсу. Внизу, за торосом, лежали, тяжело дыша, измученные псы. Иохансен ждал его решения. Если он скажет «вперед», Иохаисеп впряжется в нарты. Но что дальше?
Смерть!
И даже не на полюсе, а скорее где-то на дороге к нему. В лучшем случае — на обратном пути. Смерть без пользы для пауки.
Нансен тяжело сполз с тороса и, пока Иохансен ставил палатку, определил координаты лагеря — 86°13. Значит, до полюса остается 419 километров.
Нет, не дойти, не одолеть. Вот если бы две, нет, пусть даже одна лишняя собачья упряжка…
Нансен воткнул древко с маленьким норвежским флагом по одну сторону палатки, Иохансен — по другую: пусть этот лагерь будет последним. Потом они досыта наелись и заползли в спальный мешок, чтобы с утра повернуть на юго-запад — туда, где в нескольких сотнях километров от их стоянки мыс Флигели стынет над необитаемой Землей Франца-Иосифа…
Но где же земля?
Три записи в дневнике:
9 апреля. «Итак, вчера мы совершили первый переход, направляясь в обратный путь… С небольшими остановками продвигались без всяких помех».
11 апреля. «Чем дальше, тем лучше. Вчера попались сплошь ровные прекрасные ледяные поля с небольшим количеством торосов и немногочисленными полыньями, затянутыми тонким льдом».
17 апреля. «Жизнь с каждым днем кажется все чудеснее; тяжелый период холодов позади. Мы движемся к твердой земле и к лету».