Фромон младший и Рислер старший
Шрифт:
Долго, очень долго искал Шеб занятие, которое дало бы ему возможность увеличить их маленькую ренту. Но он искал это занятие только в «коммерции на ногах», как он выражался, ибо состояние здоровья не позволяло ему вести сидячий образ жизни.
Дело в том, что вскоре после женитьбы, когда он служил в одном крупном предприятии и имел в своем распоряжении лошадь и тильбюри для разъездов по делам фирмы, он как-то раз очень неудачно упал из коляски. Этот эпизод, о котором он вспоминал при каждом удобном случае, служил как бы извинением его лени.
Достаточно было провести с Шебом несколько минут, чтобы услышать его неизменное:
— Вы
После этого пресловутого падения от всякой конторской работы у него кружилась голова и он считал себя обреченным на «коммерцию на ногах». Он занялся комиссионерством и был попеременно агентом по продаже книг, вин, трюфелей, часов и многих других вещей. К несчастью, все ему быстро надоедало, все казалось недостойным положения бывшего коммерсанта, имевшего когда-то свой выезд, и мало-помалу, привыкнув считать всякое занятие ниже своего достоинства, он так и состарился, стал ни на что не способным, превратился в настоящего бездельника, любителя бесцельного шатания.
Часто осуждают артистов за их странности, причуды, за их отвращение к общепринятому, заставляющее их избегать проторенных путей. Но кто перечислит все нелепые фантазии, все глупые эксцентричности, на которые способен праздный буржуа в стремлении заполнить пустоту своей жизни? Так, Шеб вменил себе в обязанность выходы из дому, прогулки. И все время, пока прокладывали Севастопольский бульвар, он регулярно два раза в день ходил смотреть, как «подвигается дело».
Никто лучше его не знал, где находятся известны специализированные магазины. Часто, когда г-же Шеб, усиленно занятой починкой белья, надоедало смотреть на праздно торчащего у окна мужа, она, чтобы избавиться от него, посылала его куда-нибудь:
— Сходи, на улицу… ну, как ее? Ты знаешь… Там всегда такие вкусные бриоши. Это будет хороший десерт к обеду.
И муж уходил. Он гулял по бульвару, толкался у магазинов, ждал омнибуса и, прошатавшись полдня из-за двух бриошей по три су, торжественно приносил их домой, вытирая со лба пот.
Шеб обожал лето, воскресные дни, длинные прогулки пешком по пыльным дорогам Кламара или Роменвиля, праздничный шум, толпу. Он был из тех, кто за целую неделю до Пятнадцатого августа ходит любоваться на недожженные плошки, подставки для иллюминации, подмостки. Жена его не выражала по втому поводу ни малейшего неудовольствия: таким образом она избавлялась от несносного нытика, топтавшегося целыми днями вокруг ее стула со своими проектами грандиозных предприятий, со всякими заранее обреченными на неудачу комбинациями, воспоминаниями о прошлом, избавлялась от человека, вечно злившегося на то, что он ничего не может заработать.
Бедная женщина тоже ничего не зарабатывала, но она была такая хорошая хозяйка, ее изумительная бережливость так чудесно возмещала все нехватки, что нужде — соседке безденежья — еще ни разу не удалось проникнуть в эти три всегда такие чистые комнатки, привести в негодность тщательно починенную одежду и старую, скрытую под чехлами мебель.
Против двери Шебов с медной солидно поблескивающей ручкой на площадке были еще две двери поменьше.
На первой, как это принято у художников, занятых в промышленности, висела прикрепленная четырьмя гвоздиками визитная карточка с надписью:
Рислер, фабричный рисовальщик На второй золотыми буквами было выведено по коже:
Г-жа Делобель с дочерью Птички и мушки для отделки
Дверь Делобелей часто оставалась открытой, так что можно было видеть большую комнату с плиточным полом, где две женщины, мать и дочь, совсем еще ребенок, бледные и усталые, занимались одним на тех многочисленных фантастических ремесел, которые производят так называемые «парижские безделушки».
В те годы было модно украшать шляпы и бальные платья прелестными птичками и мушками Южной Америки, бросающимися в глаза своей яркой, сверкающей, как драгоценные камни, окраской. Изготовлением этих украшений и занимались дамы Делобель.
Одна оптовая фирма, получавшая товар прямо с Антильских островов, пересылала им, даже не распаковывая, длинные легкие ящики, из которых, когда снимали крышку, шел запах затхлости и поднималась мышьяковая пыль; внутри блестела груда уже насаженных на булавки мушек, и, тесно прижатые одна к другой, лежали птички с перевязанными тонкой полоской бумаги крылышками. Надо было все это разобрать, расправить крылышки колибри, навести на них глянец, зашить шелковинкой переломанную коралловую лапку, вставить вместо потухших глаз две блестящие жемчужинки, добиться того, чтобы все эти птички и мушки затрепетали на тонкой медной проволоке, обрели присущие им грацию и жизнь.
Мать работала под руководством дочери, так как Дезире, несмотря на свой юный возраст, обладала изысканным вкусом, была изобретательна, как волшебница, и никто лучше ее не умел вставить жемчужные глазки в маленькие головки птичек, расправить их окоченелые крылышки.
Дезире Делобель с детства хромала. Жертва несчастного случая, от которого, впрочем, нисколько не пострадало ее прелестное тонкое личико, она мало двигалась, и ее вынужденно затворнический образ жизни придал аристократическую бледность ее лицу, особую белизну ее рукам. Всегда кокетливо причесанная, она проводила целые дни в большом кресле перед столом, заваленным модными картинками и разноцветными птичками, находя в изысканной светской элегантности своего ремесла забвение своего несчастья и своеобразную награду за свою обездоленность.
В своих мечтах она видела, как все эти птички, вспорхнув с ее неподвижного стола, отправятся путешествовать по парижским валам, как при ярком свете люстр они будут сверкать на балах, и уже по одному тому, как она насаживала на проволоку мушек и птичек, можно было угадать направление ее мыслей. В дни тоски и уныния тонкие клювы вытягивались, крылья расправлялись в неудержимом порыве умчаться далеко-далеко, как можно дальше от этих жалких квартир на пятом этаже, от чугунных печей, от лишений и нищеты… В дни, когда она радовалась, у ее птичек и мушек — этого прелестного каприза моды — был жизнерадостный вид, задорный и игривый…
Но счастлива или несчастна была Дезире, трудилась она всегда одинаково усердно. От утренней зари до поздней ночи ее стол был завален работой. Когда начинало смеркаться и в соседних дворах раздавался звон фабричных колоколов, г-жа Делобель зажигала лампу, и после более чем скудного обеда мать и дочь снова принимались за работу.
У этих неутомимых женщин была цель, ставшая их навязчивой идеей и не дававшая им чувствовать тяжесть вынужденных бессонных ночей, — этой целью была артистическая карьера знаменитого Делобеля.