Шрифт:
Часть I
1
За полночь вызвездило.
На выходе
Но Валя услышала, отвернулась и посмотрела на мерцающие сугробы, на темные пятна кустарников. Она хотела поправить волосы, но они были спрятаны под ушанкой, прикрытой капюшоном маскировочного костюма. Валя опустила руку и шумно, обиженно вздохнула. Командир повернулся лицом к группе. Сева предупреждающе кашлянул. Командир метнул бешеный взгляд на выдвинувшуюся из-за Кротова Валю и стиснул зубы: опять эта девчонка. Из-за нее нельзя начать настоящий мужской разговор.
— Вот не ко времени, — сказал он шепотом. — И ведь новолуние.
Только тогда вся группа посмотрела вверх, на вздрагивающие, холодные и кажущиеся очень близкими звезды. Вправо вставал молодой месяц. Левее еще висела плотная туча, согнанная ветром со здешнего, подмосковного неба, и звезд там не было. Как и все, Валя поняла, что к неизвестному лесу придется идти по ровному полю меж занятых немцами деревень.
Она еще никогда не видела ни этих полей, ни леса, в котором следовало укрыться. Она была коренной москвичкой, хорошо знающей окрестности Таганской площади, прекрасно ориентирующейся в подмосковном Хотькове, где жила тетя; она никогда бы не заблудилась в Гагре, где когда-то отдыхала. Но все, что лежало западнее Москвы, было для нее отвлеченным географическим понятием.
И все-таки она знала, что впереди — голое поле на самом юру. А за полем — смешанный лес, рассеченный просеками на квадраты. Она знала это потому, что перед первой в своей жизни боевой операцией все участники разведывательной группы тщательно изучили по карте маршрут движения, вызубрили названия деревень и местных предметов в районе предстоящих действий. И потому, что она представляла себе и поле, и лес, она поняла, почему так яростно ругается командир.
Группа получила задание уйти в тыл врага, но мешала погода — переменная облачность, новолуние. Командир ждал сплошной облачности и по возможности — метели, чтобы провести свою группу через линию фронта, через утыканный немецкими постами и секретами район как можно незаметней. Он дождался такой погоды. Метеосводка обещала превращение переменной облачности в сплошную, с последующей метелью. Группа вышла на задание. Но в сложные и путаные движения воздушных фронтов вкралась ошибка, и вот — вызвездило.
Идти по полю, на виду у немцев, было опасно. Очень опасно. Валя понимала это и уже не вздыхала. Она опять, как при выходе на задание с милой и уютной подмосковной дачи, ощутила в груди холодную пустоту, в которой резко колотилось сердце. Лоб покрыла испарина, и он зачесался под ушанкой. Валя сняла варежку и все-таки поправила волосы. Это почему-то успокоило.
Командир, поглядывая на компас, молчал. По оврагу тянул пронизывающий, сквозной ветер, и по спине поползли мурашки. Валя поежилась и взглянула на командира.
Чего он тянет? Почему молчит? Ведь все ребята — добровольцы, они прекрасно знают, что идут не на прогулку, а, может быть, на смерть. Опасно? Ну и что ж… На то и война. Просто нужно действовать — и действовать решительно и смело.
Как и в тот день, когда она пришла в райком комсомола с просьбой послать ее на фронт, Вале и сейчас все казалась ясным и понятным. Сердце уже не колотилось, и в груди потеплело. Валя презрительно надула еще по-детски пухлые и яркие губы и, как показалось ей самой, усмехнулась очень ехидно.
Она не любила командира — краснолицего, с темными, немного сумасшедшими, яростно горящими глазами, неуравновешенного и всегда злого. Он то медлил, мямлил, то торопился, подгонял всех и ругался. Ругань слетала с его губ беззлобно, как присказка, и ребята с самого начала полюбили его именно за это.
— Свой парень! — говорили они. — И выругает — так не обидно, за дело. А похвалит, так чувствуешь — заработал.
Только Сева Кротов молчаливо и настойчиво воевал с командирской бесшабашностью в словах. Сева то кашлял, то многозначительно посматривал на командира, и тот, понимая эти взгляды, старался избавиться от своей дурной привычки, но не мог, не умел этого сделать и злился на себя, на Кротова и на Валю, злился потому, что, хотя сама Валя, казалось, не замечала его крепких слов, все знали, что Сева ведет борьбу с командиром только потому, что бережет ее девичью стыдливость.
Командир все думал. Стали поскрипывать лыжи — люди меняли положение.
«Просто растерялся или струсил… — размышляла Валя. — Сейчас начнет искать оправдания в уставе или выдумает какую-нибудь инструкцию. Нужно проскочить поле, а не получится — принять бой».
И в райкоме комсомола, и во время занятий в группе Валя представляла себе войну как лихую и обязательно короткую стычку, из которой, если только не побояться, несомненно выйдешь победителем, потому что враг, чтобы там ни говорили, все-таки трусоват и слабоват и бить его следует, не задумываясь и, главное, не жалея, что он тоже человек.
И все же, несмотря на такую уверенность, в душе ей казалось, что если она и попадет когда-нибудь впросак, так только потому, что пожалеет обманутого вражеского солдата. Иногда, правда, очень редко, она даже мечтала о том, что ей удастся открыть глаза такому обманутому немцу — обязательно молодому и красивому, — и он потом станет ей настоящим другом. Ловя себя на таких мыслях, она сердито доказывала себе, что ненавидит немцев, никогда не остановится ни перед чем и будет беспощадна. Но воспитанная с детских лет жалость к обманутому офицерами вражескому солдату, неясные мечты о необыкновенной дружбе все-таки продолжали жить в ней.
Мечтая о дружбе, Валя предусмотрительно не думала о любви, потому что первая ее любовь к десятикласснику окончилась трагически. Она сама, своими глазами, увидела, как человек, которого она любила «всеми фибрами своей души», целует другую — свою одноклассницу.
И сейчас, внутренне издеваясь над командиром, Валя совершенно забыла ту холодную пустоту, которая так неожиданно рождается в груди, когда не выдуманная, а настоящая опасность приближается и оказывается совсем не такой, какой она представлялась в мечтах. Прячась за широкими плечами Севы Кротова, Валя чувствовала себя такой же сильной, такой же спокойно смелой, каким всегда бывал Сева — великолепный математик и отличный боксер, скуластый парень с теплым, веселым взглядом.