Фрунзенск-19. Закрытый и мертвый
Шрифт:
– У вас поживу, если вы, конечно, не выгоните.
У кухонной мойки зазвенела посуда, мать тихо охнула.
– Ты нам на жалость не дави! – слова отца прозвучали мягче, чем этот взгляд суровых глаз, – здесь твой дом и покуда я жив, никто тебя отсюда не выгонит!
Опять послышался звон посуды.
– Да ну вас обеих, – разозлился отец, – я вот о чем спросить хочу… чем жить станешь, какие планы на будущее, может какая помощь нужна?
На этот вопрос у Любы уже был заготовлен ответ. Выросшая в семье врачей, в которой даже младшая сестра пошла по стопам родителей, от нее ожидали такого же будущего, и на этот раз она точно не подведет.
– Я бы к вам в больницу устроилась. Медсестрой, если возьмете! Или в поликлинику к маме… да хоть в
Мать оживилась, но главой семьи являлся отец.
– Бумажки перебирать – дело нехитрое, тут и медицинского образования иметь не обязательно! А у тебя, между прочим, за спиной медицинский колледж, а в кармане диплом медсестры. Я бы взял тебя работать на скорую помощь. Врачей не хватает катастрофически, уж на некоторые вызовы может и бригада фельдшеров выехать, во главе с медсестрой.
Суровый взгляд отцовских глаз снова уперся в Любу, видимо отец ожидал споров и разногласий. Работа в бригаде скорой помощи не самое лучшее место для молодой девушки и старая Люба так бы отцу и ответила. Но новая Любовь уже несколько отличалась от прежней.
– А что, если места есть, я бы с удовольствием попробовала поработать!
Николай Михайлович оставался серьезен, но глаза его начинали оттаивать. И вот уже через две недели бывшая продавщица овощного киоска переквалифицировалась работать в больницу.
Город совершенно не изменился, это Любе не показалось, разве что во дворе собственного дома, в котором она разменяла два десятка своей юности, девушка стала замечать новых соседей. Во всем остальном – как будто бы не уезжала. Отец сказал когда-то школьнице Любе, что Фрунзенск это город фундаментального материализма. Все, что было построено еще до нас, будет стоять и здравствовать веками, – образно говоря, наш город может обзавестись чем-то новым, но нарушить старое никому не позволит, – пояснил отец на вопрос своей дочери.
Работа в скорой помощи требовала от Любы силу и самоотдачу, но зато девушке не приходилось скучать. Каждый день, каждый выезд приносил что-то новое. Были боль и слезы, но доставалась и благодарность, работа с людьми – задача не из легких. И все-равно Любе нравилась ее новая работа, а главное – она заново привыкала к Фрунзенску. К небольшому городу, где она родилась и выросла, к городу, который простил ей измену и принял обратно такую, как есть. Теперь же и Люба могла отплатить ему за гостеприимство, могла стать хоть чем-то полезной, и девушка с каждым днем понимала уверенней, что настоящее счастье вовсе не такое, каким оно виделось ей еще год назад.
Алексей
Две недели в новой колонии пролетели быстро и незаметно, Алексей Татьков привыкал к новой жизни. Нет, конечно, это была не свобода, конвой под окнами и колючая проволока, протянутая по всему периметру бетонного забора, напоминали заключенным, что именно они находятся по эту сторону от общества и власти. Но въездные ворота основную часть времени оставались незапертыми, а солдаты из караула, – обычные срочники, не усматривающие врагов в заключенных, – с таким раскладом можно было смириться. Из общей комнаты на третьем этаже, где Алексей уже практически обжился, открывался вид по ту сторону колючей проволоки, – «окно в жизнь», – думал Татьков, грея лбом оконную раму. За окном проплывала жизнь в своем чарующем, непрерывном ритме, всю красоту и прелесть которого мог оценить лишь человек, лишенный свободы. К счастью, лишенный временно, – восемь лет за убийство с отягчающими – это еще не самый худший расклад из возможных, – вспомнил Леха слова адвоката. Наверное, он был прав, но тем не менее, даже эти восемь лет прозвучавшие для Татькова, как гром, среди ясного неба, показались немыслимым и нестерпимым сроком, – восемь лет, за что, ребята?
За окном мелькала жизнь, ее невозможно было потрогать, пощупать, но, теперь ее можно было хотя бы увидеть – а за это Леший готов был отдать все, что угодно. Быстро и плавно мимо окна по дороге пробегали мелкие легковушки, их поток иссякнет ровно тогда, когда солнце раскрасит мачты фонарных столбов, причудливыми фигурами выделяющиеся среди берез и акаций, – наблюдающий за жизнью мужчина у окна выучил это уже в первую неделю своего приезда. Иногда в потоке машин, как большие, рычащие жуки, по дороге медленно и печально тащились автобусы, сопровождаемые ревом двигателя и серой гарью. Если присмотреться очень внимательно, можно разглядеть и лица пассажиров, едущих утром на скучную работу. Большинство людей отречено смотрели в сторону тюрьмы, не видя всей прелести окружающего мира, сквозь пыльное стекло гремящего автобуса, погруженные в свои мысли и заботы, никто из них Татькова не видел, – мне бы ваши проблемы, – мысленно завидовал он. Но из этого правила были и исключения. Пару раз бесцеремонно изучая безразличные, скучные лица, Алексей поймал взгляд пассажирки автобуса, ее любопытные, живые глаза нашли фигуру небритого мужчины и долго, и с интересом рассматривали его.
Полная, миловидная девушка, скучающая среди сонных попутчиков, вопреки ожиданиям заметила Татьков и посмотрела на него любопытными карими глазами, от этого взгляда Леха смутился. За несколько месяцев, проведенных в колонии, Леший отвык от посторонних интересов, – кому придет в голову рассматривать лицо незнакомого зека? Но девушка не отвела глаз и Леха помахал ей рукой, по-доброму, без обиды. Незнакомка снова удивила, помахав рукой ему в ответ – красивой ее, конечно, не назовешь, но что-то в этой девушке определенно радовало глаз. Полноватая, с пышной челкой, располагающее к общению дружелюбное личико, – «домашняя и уютная», – понял Татьков в тот момент, когда коптящий автобус покинул видимые из окна границы.
Эту девушку он видел дважды, а дежурил у окна теперь каждое утро. В семь-пятнадцать идет первый автобус, а за ним с интервалом в двадцать минут следуют два других рейсовых автобуса – это расписание Леха выучил уже наизусть. После восьми утра расписание прерывалось, далее автобусы следовали с промежутком – одна штука раз в пол часа, он и это запомнил. Молодые солдаты, делавшие вид, что охраняют периметр колонии общего режима, на вопросы Татькова отвечали охотно, и к вечеру Алексей уже имел приблизительное представление о местной географии. Как выяснилось, исправительное учреждение, в котором он находился, располагалось на окраине города и ближе к лесу, куда уводила широкая дуга дырявой автомобильной дороги, стояло здании исследовательского института и городская клиническая больница. По этой же дороге, как объяснил Лехе молодой рыжеватый сержант, можно было доехать до Фрунзенской военной части, – но это крюк большой, да и дорога убитая, через Калининское шоссе гораздо ближе, да и покрытие лучше. Это означало одно из двух: или его новая таинственная незнакомка проводила опыты с крысами в институте, или ставила уколы живым людям в больнице. Загадав на монете – орел или решка, Татьков выяснил, что все-таки лаборантка. Почему именно с крысами Леший не знал, но никакая более подходящая деятельность для младшего научного персонала на ум не пришла. Будучи всю жизнь человеком простым, работящим, Леха понятия не имел, чем занимаются сейчас в институтах, но опыты над животными он не одобрял, – «уж лучше бы зеков брали», – как выяснилось немного позже, в последнем как раз он не ошибся. Старший научный персонал на автобусах не ездит, – размышлял Алексей, придумав даже имя для таинственной незнакомки, – Рита, – наверняка эту девушку зовут именно так!
Через две недели халява закончилась и вновь прибывшие заключенные во Фрунзенское исправительное учреждение приступили к трудовым будням. В шесть утра подъем с умыванием, в шесть-тридцать небольшая гимнастика, заканчивающаяся ленивым бегом внутри двора по периметру. Дальше шел однообразный, но вполне годный завтрак, после которого временно лишенные свободы граждане в одинаковых спецодеждах разделялись на группы от четырех до восьми человек в каждой и, сопровождаемые конвоем из нескольких солдат, выезжали на место проведения своей трудовой, исправительной деятельности.