Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940
Шрифт:
30 января 1933 года Адольф Гитлер стал рейхсканцлером Германии, и я сразу же вспомнил тот полночный разговор на горе Фрайнберг в 1905 году, когда он предсказал мне, что, подобно Риенци в опере Вагнера, поднимется до Volkstribun – народного вождя. То, что шестнадцатилетний мальчик увидел перед мысленным взором, стало реальностью. Я взял ручку и бумагу и написал несколько строк «рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру в Берлин», но не ждал ответа, так как у канцлеров Германии есть дела поважнее, чем писать письма друзьям двадцатипятилетней давности. Тем не менее мне казалось правильным и должным засвидетельствовать ему свое уважение и передать свои поздравления, будучи другом его юности. К моему великому удивлению, однажды я получил следующее письмо из штаб-квартиры нацистской партии в Мюнхене, которое датировалось 4 августа 1933 года:
«Мой дорогой Кубичек,
Только сегодня передо мной положили твое письмо от 2
Твой
Адольф Гитлер».
Он не забыл меня, и то, что помнил обо мне, несмотря на бремя своих обязанностей, было мне очень приятно. Навестить его, как он предложил, было не так просто. Едва ли я мог просто появиться в Оберзальцберге и сказать: «А вот и я», да к тому же моя жизнь по сравнению с его жизнью была унылой и неинтересной. Рассказы об Эфердинге ему наскучат. Так что я просто забыл об этом, решив, что такое приглашение было просто формальным проявлением вежливости, точно таким же, когда двадцать пять лет назад он никогда не забывал передавать в своих письмах почтительный привет моим родителям.
12 мая 1938 года Адольф Гитлер пересек границу Австрии в местечке Браунау-на-Инне, где его отец служил таможенным чиновником. Вооруженные силы Германии вошли в Австрию. В тот же вечер он выступил перед жителями Линца с балкона здания мэрии. Я хотел бы поехать в Линц, чтобы услышать его речь, но был занят вопросами расквартирования немецких войск и не мог уехать из Эфердинга. 8 апреля 1938 года, когда он посетил Линц во второй раз, после политического митинга на паровозостроительном заводе Крауза Гитлер вернулся в гостиницу «Вайнцингер», и я решил зайти к нему туда. На площади перед гостиницей я увидел огромную толпу. Протолкавшись через нее до оцепления штурмовиков, я сказал им, что хочу поговорить с рейхсканцлером. Сначала я получил странный прием: они, очевидно, сочли, что я сумасшедший, но как только я показал им письмо Гитлера, позвали офицера. Прочитав письмо, он сразу же повел меня в фойе гостиницы, где царило оживление, как в улье. Везде группами стояли генералы и обсуждали последние события; приходили и уходили государственные министры, лица которых мне были знакомы из газет, руководители нацистской партии и другие люди в форме. Там и сям деловито мелькали адъютанты, которых можно было отличить по блестящим аксельбантам. И весь этот людской муравейник вращался вокруг того самого человека, с которым я хотел поговорить. У меня кружилась голова, и я видел, что моя инициатива не имеет смысла. Я говорил себе, что должен понимать: давнишний друг моей юности теперь стал рейхсканцлером и что его пост, самый высокий из всех государственных постов, создал между нами непреодолимую дистанцию. Те годы, когда я был единственным человеком, которому он посвятил свою дружбу и доверял свои глубоко личные дела, прошли. Поэтому лучше всего мне незаметно удалиться и больше не беспокоить этих высокопоставленных господ, которым, несомненно, нужно было заниматься очень важными делами.
Один из старших адъютантов, которому я отдал мои письма, Альберт Борман через некоторое время возвратился и сказал мне, что рейхсканцлеру немного нездоровится и он сегодня не принимает посетителей, но мне следует прийти завтра в полдень. Затем Борман пригласил меня на минутку присесть, так как он хотел меня о чем-то спросить. Неужели рейхсканцлер и в юности спал допоздна, жалобно спросил адъютант, потому что он никогда не ложится спать раньше полуночи, а потом встает очень поздно утром, тогда как все окружающие его люди, которые должны работать до такого же позднего часа, что и он, обязаны вставать утром ни свет ни заря. Потом он стал жаловаться на вспышки раздражительности Гитлера, которые никто не может погасить, и на его странный режим питания, который был вегетарианским на мучной основе плюс множество фруктовых соков. Он всегда был таким? Я сказал, что да, правда, раньше он любил мясо. После этого я ушел. Альберт Борман был братом рейхслейтера Мартина Бормана.
На следующий день я возвратился в Линц. Весь город вышел на улицы, и чем ближе я подходил к гостинице «Вайнцингер», тем сильнее была давка. Наконец, я протолкался в фойе, где возбуждение и суета были еще более лихорадочными, чем предыдущим вечером. Сегодня был день накануне плебисцита в Австрии. То, что все крупные решения вращались вокруг личности Гитлера, заставляло задуматься. Я не мог бы найти более неблагоприятного времени для нашей с ним встречи после долгой разлуки, чем это. Я стал считать. Мы с ним расстались на вокзале Вестбанхоф в начале июля 1908 года. Сегодня 9 апреля 1938 года. Почти тридцать лет пролегли между той неожиданной разлукой в Вене и сегодняшней встречей,
Я уже приготовил несколько слов, но меня беспокоила форма обращения. Едва ли я мог назвать рейхсканцлера Адольфом, и я знал, как его может расстроить любое нарушение протокола. Когда Гитлер внезапно появился из какого-то помещения гостиницы, он сразу же узнал меня, с радостным криком «Это ты, Густл!» сделал знак своей свите отстать и взял меня за руку. Он схватил мою правую руку двумя своими и посмотрел мне в глаза. Его взгляд был таким же ясным и проницательным, как всегда. По его голосу я слышал, что он так же тронут, как и я. Высокопоставленные господа в фойе смотрели друг на друга в изумлении. Никто не знал этого незнакомого человека в гражданской одежде, которого фюрер и рейхсканцлер приветствовал с сердечностью, которой многие позавидовали бы.
Ко мне вернулось самообладание, и я произнес свою небольшую подготовленную речь. Он внимательно слушал и слегка улыбался. Когда я закончил, кивнул, и на этом я остановился – любой дальнейший намек на близкие отношения с моей стороны казался неуместным. После короткой паузы он сказал: «Пойдемте!» И хотя в своем письме в августе 1933 года он обращался ко мне неформально на «ты», официальное «вы» в ответ на мое обращение к нему в таком же ключе в моей небольшой речи было для меня облегчением. Рейхсканцлер повел меня к лифту, и мы поднялись к нему в номер люкс на третьем этаже. Дверь открыл личный адъютант; мы вошли, и адъютант ушел. Мы были одни. И снова Гитлер взял мою руку, долго смотрел на меня и сказал: «Вы не изменились, Кубичек. Я узнал бы вас везде. Одно изменилось – вы стали старше». Потом он повел меня к столу и предложил сесть. Он уверил меня, что для него огромное удовольствие видеть меня снова после стольких лет. Мои добрые пожелания особенно были ему приятны, так как я знал лучше, чем кто-либо другой, как труден был его путь. Нынешний момент был неблагоприятен для длинного разговора, но он выразил надежду, что такая возможность появится в будущем. Он свяжется со мной. Писать ему напрямую нецелесообразно, так как всей его корреспонденцией занимаются помощники.
«У меня больше нет личной жизни, и я не могу делать то, что хочу, как другие». С этими словами он поднялся и подошел к окну, которое выходило на Дунай. Старый мост с его стальными балками, который так раздражал его в юности, продолжал эксплуатироваться. Как я и ожидал, он тут же упомянул об этом. «Этот уродливый пешеходный мост! – воскликнул он. – Он по-прежнему на месте. Но не надолго, уверяю вас, Кубичек. – С этим он обернулся и улыбнулся. – Все равно я хотел бы прогуляться с вами по этому старому мосту. Но я не могу, потому что, куда бы я ни пошел, все следуют за мной. Но поверьте мне, Кубичек, у меня для Линца много планов». Никто этого не знал лучше, чем я. Как и следовало ожидать, он достал из памяти все те планы, которые занимали его в дни его юности, как будто с тех пор прошли не тридцать, а не более трех лет. Вскоре после встречи со мной он проехал по городу, чтобы увидеть архитектурные изменения. Теперь он пересматривал отдельные проекты. Новый мост через Дунай под названием «Мост Нибелунгов» должен стать шедевром. Он подробно описывал, какими он хотел видеть концы моста. Затем перешел – я точно знал, в каком порядке у него все находилось в голове, – к окружному театру, который для начала получит новую сцену. Когда строительство нового здания оперы, которое появится на месте неприглядного вокзала, будет завершено, театр будет использоваться только для постановки пьес и оперетт. Кроме того, чтобы быть достойным звания «города Брукнера», Линцу был необходим современный зрительный зал. «Я хочу, чтобы Линц в культурном отношении играл ведущую роль, и сделаю для этого все необходимое».
Я подумал, что на этом дискуссия окончена, но Гитлер начал говорить о новом симфоническом оркестре для Линца и разговор свернул на личные проблемы. «Кем вы стали, Кубичек?» – спросил он. Я рассказал ему, что с 1920 года работаю муниципальным чиновником, а с недавнего времени возглавляю муниципалитет. «Возглавляете муниципалитет. Что это значит?» Теперь я испытывал затруднения. Как я мог в нескольких словах объяснить, что это означает? Я поискал в своем мысленном словаре подходящие слова. Он прервал меня: «Значит, вы государственный служащий, клерк. Это вам не подходит. Что вы сделали со своим музыкальным талантом?» Я честно ответил, что проигранная война сбросила меня со счетов. Если я не хотел умереть с голоду, то должен был поменять коней. Он серьезно кивнул и повторил: «Да, проигранная война, – и добавил: – Вы не будете до конца жизни муниципальным служащим, Кубичек». Более того, он захотел лично увидеть этот Эфердинг. Я его спросил, действительно ли он этого хочет. «Разумеется, я навещу вас, Кубичек, – заявил он. – Но только вас. И тогда мы прогуляемся вдоль Дуная. Здесь я не могу этого сделать, они никогда не оставляют меня в покое».