Габриель Конрой

Гарт Фрэнсис Брет

— Мне нечего ему сказать, кроме того, что я сказал вам, но, если он хочет, пожалуйста.

— Тогда, Гэбриель, будьте у меня в конторе завтра в одиннадцать утра, — сказал Максуэлл.

— Хорошо, приду, — ответил Гэбриель, — но только хочу заранее сказать: о чем бы вы ни условились с тем адвокатом и что бы вы оба ни заявили присяжным, я буду все равно доволен и благодарен от всей души.

Без пяти минут одиннадцать наследующее утро мистер Максуэлл, как было заранее условлено, надел шляпу и покинул свою контору, чтобы мистер Пуанзет мог невозбранно беседовать наедине с Гэбриелем Конроем. Сидя сейчас в ожидании Гэбриеля, Артур с немалой досадой вынужден был признать, что он, знаменитый адвокат, уверенный в себе светский человек, страшится предстоящей встречи. В комнату войдет тот, у которого шесть лет тому

назад он похитил сестру! Артур не испытывал раскаяния, не чувствовал себя преступником; однако, по профессиональной привычке, склонен был рассматривать каждое дело в двух аспектах, с точки зрения обвинения и с точки зрения защиты. Сейчас, если взглянуть на происходящее глазами обвинителя, естественно ожидать от Гэбриеля протеста, вспышки гнева. Но Артур отказывался нести какую-либо моральную ответственность за судьбу девушки. Грейс ушла с ним по собственной воле, после того как они честно и открыто обсудили между собой создавшееся положение; что касается ил любви, то здесь Артур отрицал за Гэбриелем право на какое-либо вмешательство. Факты неопровержимо показывают, что он, Артур, вел себя в отношении Грейс с начала и до конца честно и благородно: ей в угоду и наперекор здравому смыслу он отправился в это отчаянное путешествие, назад, в Голодный лагерь; все, что там случилось, он заранее предвидел и предсказал; когда он вернулся к Грейс, оказалось, что она его покинула. Артур еще раз задумался о том, какой он порядочный и, в сущности, бесконечно добрый человек; ему стало ясно, что смутная тревога, только что посетившая его, объясняется единственно тем, что по своей душевной чуткости, он слишком сильно воспринимает переживания оппонента.

— Не нужно поддаваться донкихотству! — решительно сказал себе этот молодой джентльмен.

Все же, когда ровно в одиннадцать часов лестница застонала под тяжкой поступью гиганта, Артур почувствовал внезапное сердцебиение. Потом раздался еле слышный стук в дверь, столь противоречивший тяжести шага и так ясно рисовавший всю несуразность натуры Гэбриеля, что Пуанзет разом успокоился.

— Войдите, — сказал он с прежней уверенностью в себе.

Дверь отворилась, вошел смущенный, оробевший Гэбриель.

— Юрист Максуэлл сказал, — промолвил он, медленно произнося слова и почти не поднимая глаз, так что даже не мог толком рассмотреть сидевшего перед ним элегантного молодого человека, — что мистер Пуанзет назначил мне прийти сюда к одиннадцати часам. Вот я и пришел. Не вы ли будете мистер Пуанзет? (Гэбриель поднял глаза.) Что? Великий боже! Да как же так? Не может быть! Значит, это вы?!

Он смолк. Ошибки быть не могло.

Артур не пошевельнулся. Если он ожидал вспышки гнева со стороны своего собеседника, то ошибся. Гэбриель, как бы приходя постепенно в себя, провел жесткой ладонью по лбу, пригладил волосы, отвел и спрятал за уши две непокорные пряди. Потом, словно не замечая протянутой руки Артура, однако же ничем не проявляя ни злобы, ни возмущения, подошел к нему вплотную и спросил спокойно и уверенно, как спросил бы, наверное, сам Артур на его месте:

— Где Грейс?

— Не знаю, — резко ответил Артур. — Уже годы я не знаю, что с ней сталось, жива ли она, где она. С того самого дня, как я оставил ее в хижине дровосека и поехал обратно в Голодный лагерь, чтобы выручить вас из беды. (Он не смог удержаться от этой последней фразы и преисполнился презрения к себе, увидев, как в глазах собеседника разом вспыхнула благодарность!) Когда я вернулся, мне сказали, что она ушла неведомо куда. След вел в пресидио, но там снова терялся.

Гэбриель взглянул Артуру в глаза. Речь Артура всегда казалась прямой и нелживой, отчасти оттого что он ничуть не старался навязать слушателю свою точку зрения; сейчас это впечатление усугублялось его спокойным ясным взглядом. Гэбриель промолчал; Артур стал рассказывать дальше:

— Она ушла из хижины лесоруба по собственной воле, никто ее не прогонял; как видно, у нее был для того какой-то серьезный повод. Она бросила меня (если я смею так сказать), отвергла мою любовь, сняла с меня ответственность за судьбу своих близких, — впервые Артур пытался оправдать свое поведение, — ничего не сказав, не предупредив меня ни словом. Быть может, ей надоело ждать. Меня не было две недели. Она ушла из хижины лесоруба

на десятый день моего отсутствия.

Гэбриель полез в карман и, покопавшись, извлек бережно хранимую им газетную вырезку, которую уже раз показывал Олли.

— Выходит, что это «личное объявление» не от вас, и буквы Ф.Э. не означают Филип Эшли? — спросил Гэбриель с отчаянием в голосе.

Поглядев на вырезку, Артур улыбнулся.

— Откуда вы взяли, что это я? — спросил он с любопытством.

— Жюли, моя жена, сказала, что Ф.Э. — это вы, — простодушно ответил Гэбриель.

— Ах, ваша жена сказала, вот как! — улыбнулся Артур.

— Да. Но если это не вы, то кто это может быть?

— Не сумею вам сказать, — равнодушно отозвался Артур. — Может быть, и она сама, Если все, что я слышал о вашей жене, правда, такой подлог для нее — безделица.

Гэбриель опустил глаза и с минуту хранил грустное молчание. Выражение живого интереса на его лице сменилось прежним вялым и виноватым видом.

— Премного благодарен вам, мистер Эшли, за ваши разъяснения; очень приятно было вспомнить вместе старые времена; случалось, не скрою, что я строго вас осуждал, но вы должны понять мои чувства; я ведь ничего не слышал о своей сестре с той самой минуты, как она ушла с вами. Не подумайте, что я нарочно выслеживаю вас, — добавил он усталым голосом, — я зашел по случайному делу; мне назначил прийти сюда один человек по имени Пуанзет, обещал быть ровно в одиннадцать. Может, я рано пришел, а может быть, и заплутался, не туда попал.

С извиняющимся видом он оглядел комнату.

— Я и есть Пуанзет, — сказал, улыбаясь, Артур. — Вы знаете меня как Филипа Эшли, но я принял это имя лишь для путешествия, которое мне в ту пору пришлось предпринять.

Он сказал это без малейшего чувства неловкости, даже не пытаясь ничего объяснять, словно перемена фамилии на время путешествия была столь же обычным делом, как перемена костюма. И Гэбриель, глядя на сидевшего перед ним элегантного молодого человека, тоже не нашел в том ничего достойного удивления.

— Я назначил вам здесь свидание как Артур Пуанзет — адвокат из Сан-Франциско; теперь же как Филип Эшли, ваш старый друг, я прошу вас, доверьтесь мне и расскажите откровенно все, что знаете об этом несчастном деле. Я приехал сюда, Гэбриель, чтобы помочь вам, ради вас, Гэбриель, и ради вашей сестры. Мы добьемся удачи!

Снова он протянул Гэбриелю руку; на сей раз не напрасно. Порывисто, от души Гэбриель схватил ее обеими руками; Артур понял, что из всех преград, мешавших его участию в деле Гэбриеля, он преодолел самую трудную.

— По-моему, он рассказал мне все, что знает, — сказал Артур Максуэллу, когда тот, вернувшись через два часа в контору, как было у них условлено, застал своего коллегу задумчиво сидящим перед открытым окном. — Я верю каждому его слову. Он не более повинен в убийстве, чем мы с вами. Это, впрочем, я понимал и раньше. До момента убийства он полностью вне подозрения; не исключаю, впрочем, что поведение его после убийства может быть трактовано как соучастие в преступлении. Меня его версия убеждает; но ни у присяжных, ни у прессы она не будет иметь успеха, — слишком много в ней неправдоподобных обстоятельств; если же признать их правдоподобными, они обернутся против него. Нам нужна совсем иная версия. Подумав, я пришел к выводу, что тот план защиты, который он вам предложил, не так уж абсурден и заслуживает внимания. Единственный путь для нас — это признать факт убийства и настаивать, что убийство было вынужденным. Я знаю здешний народ, знаю и психологию здешних присяжных; если Гэбриель попробует рассказать им, что рассказал сейчас мне, они отправят его на виселицу не моргнув глазом. К сожалению, по милости госпожи Конрой нам придется иметь дело со сложным переплетом подлогов и имущественных интересов; Гэбриель тут ни при чем, да и вообще эти подлоги не имеют никакого касательства к делу, но присяжные непременно ухватятся за них и будут искать в них мотива преступления; вы, конечно, понимаете, что это будет коньком обвинения, и нам придется держать ухо востро; но если нам удастся заставить Гэбриеля молчать, они все равно ничего не докажут. Установленные факты таковы, что даже если бы Гэбриель был повинен в убийстве, он и тогда с легкостью провел бы прокурора; беда в том, что он тупо решил охранять свою жену от малейших подозрений и взять вину на себя.