Гадкий месяц ноябрь
Шрифт:
– Голландцы отвезут, не хохлы?
– Голландцы. Ни к чему хохлам лишняя информация. И так к ним обратились только потому, что местные заартачились: похищать не будем, это тяжелая статья.
– А отвозить его в лесочек – не статья?
– Не знаю, видимо есть нюансы.
" Хрен вам, суки! Выживу! Про пилюльки Хорь не обманул. Притворюсь, что я в прострации".
Притворяться не пришлось. Раздался грохот, выстрелы, звук от падения чего-то тяжёлого в воду, крики на нидерландском языке, скрежещущем и резком. Моравский, не зная языка, понял, что кричали:
Моравский что есть силы замычал, привлекая к себе внимание.
Но пластырь с глаз и со рта у него содрали только минут через десять. В комнате были два "космонавта" (супермены в черной форме, в шлёмах с забралами, в бронежилетах, с короткоствольными автоматами), а перед Артемием предстал Валдис Балодис. Он был в обычной полицейской форме, на щеке – свежая ссадина.
– Ага, жив преступник. Так, вижу, что не пытали…
Моравский хотел ответить, но его стало страшно тошнить. К моче на джинсах прибавилась рвота. Но непроизвольной дефекации не было, "Хорёк" не угадал.
На Артемия набросили его куртку, вывели на палубу дома-лодки, там он присел на скамейку. В комнате успел увидеть тех, кто его допрашивал. Они стояли на коленях, руки – за спинами. Обоим лет по сорок, один – лысый.
На другом берегу напротив дома-баржи была мельница, на набережной около дома стояли полицейские автомобили. От жуткой вони, что исходила от его одежды, Моравскому было противно самому. Но в голове всё больше прояснялось, Артемий вспомнил совет "Хорька", что надо съесть что-нибудь сладкое. Вытащил из кармана куртки батончик, начал его жевать.
К дому-лодке прикатили новые полицейские машины. Из одной вышли, судя по всему, спецы-криминалисты с чемоданчиками и кинокамерой. Из другой – какой-то человек в штатском, но понятно, что большой начальник из "силовиков". На палубу по-молодецки выскочил Балодис, вытянулся во фрунт, бодро отрапортовал. Начальник пожал ему руку, спросил что-то, видимо, о ссадине на щеке. Остановились около Моравского, Балодис о нём объяснял. Начальник кивнул, махнул на Артемия рукой – мол, дерьмо это малозначительное, и спустился с палубы вниз по лесенке.
Подъехал минивэн телевизионщиков. Полицейские стали красиво выводить на набережную арестованных в наручниках, аж восьмерых человек. Подгадали, понятно, к приезду журналистов. Когда мимо Артемия проводили двух допрашивавших его русскоязычных, они на него удивленно уставились. Моравский, не переставая жевать батончик, глумливо помахал им рукой.
Большой босс уверенно давал интервью, сняли и Балодиса.
Наконец, уехал главный начальник, пожав капитану руку, остался командир помельче. Что он Балодиса недолюбливает, было понятно и без знания нидерландского. Указал, сморщив нос, на Моравского, показал на циферблат часов. Балодис кивнул, почтительно сказал, что-то, пошел было вниз, под палубу. Начальник что-то заорал, покрутил пальцем у виска, ещё раз показал на часы и уехал со своей свитой.
Балодис подошел к Моравскому, осмотрел его заблёванные джинсы и толстовку.
– Столько кипеша из-за тебя, преступник. Полковник сказал, чтоб тебя срочно на допрос в Амстер, но чтоб переодетого и чтоб не вонял. Я говорю: так точно, там в лодке шкафы с одеждой есть, подберем для него что-нибудь. А он мне: дурак, это же мародёрство, их адвокаты нас распнут. Да, я и вправду дурак, но время поджимает. Ладно, не в Бьенкорф же тебя везти…
Балодис перешел по трапу на берег, стал звонить по мобильному. Потом пошел куда-то в сторону от набережной, вернулся с ворохом одежды в руках.
– Идём вниз, там есть душ, вымоешься, криминалисты это перетерпят. Потом наденешь это.
После душа Моравский стал натягивать новую одежду – тесновата на пару размеров. Внезапно вспомнил, что говорил на стоянке торгового центра Петро: "ему влезет".
Когда Артемий вышел, одетый, на палубу, его встретил Балодис, в руках у него была куртка Артемия и почему-то нож-бабочка.
В ответ на удивленный взгляд Моравского полицейский с форсом сложил одним взмахом нож, кинул Артемию куртку:
– В машину!
Ехали вдвоём. Чистый и пахнущий шампунем Моравский сидел на переднем пассажирском сиденье без наручников.
– Значит так, преступник. Следователю на все вопросы о персоналиях пой: не знаю, не видел, они мне сразу глаза заклеили. Повторяй, что ты …Victim – как это по-русски?
– Терпила.
– Врешь, по-другому как-то, литературно. Почему похитили, говори: не понимаю. Можешь вопить про права человека и что Путин твой тебя защитит. И про твоё плохое самочувствие лепи.
– Я на самом деле чуть живой.
– Тем лучше. Тебе покажут полтора десятка фотографий – ты всех людей видишь впервые.
Балодис внезапно включил аварийную сигнализацию, остановился на обочине. Вынул смартфон, показал фото на экране. На фото был "Хорёк" в костюме с галстуком.
– Знаешь его?
– Первый раз вижу этого хорька.
– Что такое хорьк? – спросил Балодис трогаясь с места.
– Совсем забываешь ты язык, Советская Прибалтика. Не "хорьк", а хорёк. Животное типа крысы.
Балодис рассмеялся:
– Тебе бы психологом работать. На зоне, конечно. Но ответил ты правильно. Если будешь хорошим мальчиком, завтра ночью улетишь в свою Матушку-Россию.
На долгом допросе в Амстердаме Моравский вёл себя так, как договорились с Балодисом (он переводил). Сказал, что с утра покурил анаши, и поэтому у него всё было "как в тумане". Когда показывали фото "Хорька", Петро и того мужчины, что ему сегодня кричал "Дай я тебя обниму", Моравский твердым голосом сказал, что видит всех впервые. Людей на остальных фото Моравский и в самом деле не знал. Потребовал, чтобы протокол для подписания ему дали на русском языке. К его удивлению, полицейские это сделали: похоже, что использовали программу для перевода записи речи в текст, из-за этого пришлось ждать лишние полтора часа.