Гадкий утенок, или Повесть о первой любви
Шрифт:
— Почему вместе? Я — с Мишкой, ты — с сестрой его. Пойдешь?
Баня у Мишки оказалась не такой, как у Лизаветы. У той была банька с маленьким предбанничком с лавкой и вбитыми в стену гвоздями для одежды и маленькая парная с печкой-каменкой, которая занимала чуть ли не половину пространства. Достаточно было плеснуть на пол ковш воды, чтобы она наполнилась паром. У Мишки же «баней» называлась довольно приличная избушка. Уж какой-нибудь Бабе Яге места поселиться вполне хватило бы! Предбанник был раза в полтора просторнее Лизаветиного и вкусно пахнул сухим березовым листом. Запах издавали развешанные на стене веники.
Сама парная — темные стены, полок в два этажа, массивная
Парни отправили их в баню первыми — мол, мойтесь по-быстрому, а уж потом мы. Шурочка и старалась по-быстрому — жарко было и темновато, тусклая лампочка у входа только и давала света, чтобы шайку с мочалкой разглядеть. Шайка — овальный оцинкованный тазик, мочалка — комок каких-то волокнистых лент, похожих на плоские стебли. Нет, в ванной лучше, решила Шурочка и окатила себя из шайки водой. Но пахло в бане здорово — теперь уже распаренным березовым листом: Аленка замочила в тазу два березовых веника.
— Шура, париться будете? — Четырнадцатилетняя Аленка говорила ей «вы», и от этого Шурочка чувствовала себя важной пожилой теткой.
— Не, Ален, не буду, у меня и так голова болит!
— А хотите, я вам спину потру?
— Потри, пожалуйста, и давай на «ты». Аленка взяла пахнущий хвоей брусок мыла — в тусклом свете был неопределенного цвета, но Шурочка знала, что мыло зеленое. Этим «Хвойным», да еще хозяйственным мылом только и торговало местное сельпо. И шампунями — «Лада» и «Яичный». (Шофера, Шурочка слышала, хохмили в магазине по этому поводу, что, мол, «Лада» — женский шампунь, а «Яичный» — мужской. «Почему?» — не поняла тогда Зинка-продавщица. «Так ведь для яиц же!» — гоготали мужики.) Аленка намылила мочалку-рогожку — та быстренько запенилась — и пенным комком начала тереть Шурочкину спину. Мочалка терла жестко, но приятно.
— Шур, а ты Женю давно знаешь?
— Нет, только вчера познакомилась. Представляешь, год учились в одном потоке — и не помним друг друга. Только здесь встретились!
— Да, представляю, — грустно вздохнула девушка. «Влюбилась она в него, что ли?» — подумала Шурочка и ощутила легкий укол ревности.
— Ален, давай теперь я тебе спину потру. Женька с Мишкой после них парились часа два. И то Женька сказал: это они по-быстрому, чтобы Шурочке не ждать долго. А так и по четыре часа парятся. Шурочка, действительно, заждалась: и блинов успела помочь Аленке нажарить, и чаю уже упилась с медом и черноплодным вареньем, и разговориться с девчонкой успела. Оказывается, Аленка уже скоро должна ехать в район в училище — она на швею учится, да мать у них приболела по-женски, неделю ей еще в районе в больнице лежать. А она, Аленка, пока на хозяйстве: «Да ничё, справляюсь, мужики помогают!» В кухне, где они сидели — дальше в дом Шурочка не ходила, — действительно, было чисто. На полу — дорожки, связанные из нарезанных тряпочек. На стенах — вышивки в рамочках под стеклом и похудевший на две трети отрывной календарь. Шурочка подошла и оборвала листочек — все равно уже день кончается. Двадцать девятое августа. Еще два дня — и снова осень. Какое же короткое здесь лето! Дома, в Ташкенте теплынь стоит до конца октября, в марте уже опять можно в туфельках гулять. Она все два зимних месяца, весь декабрь и январь, в пальто и тонкой вязаной шапочке ходила. Да и то больше из уважения к календарю — иногда такая теплынь стояла, что даже в январе можно было в плаще бегать. А здесь уже в ноябре такие морозы — какое пальто, какая шапочка! Хорошо, мама ей шубку купила искусственную и шапку связала из мохера, отворот на два слоя. Если под мохеровую шапочку надеть тонкую вязаную, а под шубку — свитер и трикотажные шерстяные штаны, вполне можно добежать от общаги до института.
Шурочка отчаянно мерзла всю прошлую зиму, изо всех сил
Вторые пол-августа — здесь. И вот лето — кончается…
— Какие они славные. И Мишка, и Аленка, — подводила Шурочка итог их похода в баню. Было уже часов одиннадцать — долгий, полный событиями, замечательный день заканчивался. — Они почти такие, как в книгах описывают. Ты знаешь, я раньше очень любила книги про деревню, а теперь, наверное, не смогу их читать. На самом деле все здесь не так пьют, дерутся, матерятся.
— Ага, я тоже раньше думал, что в деревне все дружно работают и частушки под гармошку поют. Знаешь, что Мишка сказал? Что они Аленку в район отправили учиться, чтобы она здесь не пропала. Ни с кем из местных парней нельзя всерьез встречаться — пьют и бездельничают. Девчонки, кто остались, пьют и таскаются. Иногда кажется: дали бы автомат — всех бы местных алкашей положил, все равно толку от них нет, вред один.
— Тогда, Жень, во всей деревне осталось бы три-четыре мужика. Мишка, его отец, твой печник и муж Людмилы-заведующей. Может, еще директор совхоза. Представляешь, вся деревня — сплошь одинокие бабы!
— Да им же лучше! Никто не пьет и не дерется!
— Да ладно тебе! Лучше посмотри, ночь какая!
Ночь была исключительная! Луна уже несколько дней была полная, только-только пошла на убыль и сияла в небе почти идеально круглым диском. Звезды пушистыми светляками выстраивали в небе свои созвездия. По козырьку крыльца правления совхоза шелестела серебристыми в ночи листьями яблонька-ранетка.
— Пошли, постоим на крыльце, — позвал Женька и потянул Шурочку (от Мишкиного дома они так и шли, не размыкая рук) в тень под крышей.
Они постояли на крылечке, облокотившись на перильца и касаясь друг друга плечами.
— Хочешь ранеток? — спросил Женька.
— Они же горькие!
— А эти крупнее других, может, не горькие! Я сейчас!
Женька перемахнул через заборчик и, оказавшись в палисаднике, пригнул ветку ранетки и сорвал несколько яблочек. Потом захрустел одним яблочком и протянул второе Шурочке:
— Попробуй, кисленькие.
Шурочка куснула. Яблоки были кисло-сладкие, как с яблони в ташкентском пионерском лагере. Яблони там росли позднего сорта, окончательно созревали в сентябре, но детвора уже в августе обирала жесткие сочные зеленые плоды.
— Вкусно! — сказала Шурочка. Она стояла на крылечке, Женька — на земле, и теперь он стал одного роста с Шурочкой. Его глаза теперь были на уровне Шурочкиных глаз, близко-близко. Женька смотрел прямо, не мигая. Потом притянул Шурочку к себе — одна ладонь на ее плече, вторая мягко придерживает затылок — и потрогал ее губы своими твердыми сухими губами. От Женьки пахло яблоками и чуть-чуть — табаком.
Глава 13
Как хорошо, как хорошо жить на свете! В последние два дня Шурочка поняла, почему в книжках пишут — «летать на крыльях любви». Именно на них она и летала, не иначе. День в столовке проходил — не замечала как. Картошка, капуста, фарш для котлет, макароны — продукты, казалось, сами, по щучьему велению складывались в первое и второе, она лишь наблюдала за ними. Даже в паре с новенькой Раисой работалось легко. А уж сегодня с Натальей вообще не работа, а праздник!