Гаэльская волчица
Шрифт:
— Боитесь соскучиться? — усмехнулась Фейт.
— Нет, но на обратном пути вам может понадобиться моя помощь.
— Это просто смешно, Аль'Даман. Я иду одна.
Алеа решила, что ей пора вмешаться:
— Фейт, пусть Галиад составит тебе компанию! Ты, конечно, не заблудишься, но он, в случае чего, сумеет помочь и защитит тебя. Соглашайся.
— С этим одержимым я не буду чувствовать себя в безопасности. Кроме того, важнее, чтобы он защищал тебя.
— Со мной останется Фелим, Фейт, так что мне нечего бояться. Ну пожалуйста, возьми с собой Галиада,
Бардесса обреченно вздохнула, вздернула брови и кивнула.
— Отец, мы когда-нибудь вернемся в Сид? — спросил Тагор, придя, как это было заведено в туатаннских кланах, на ежевечернюю беседу с отцом.
После захода солнца сыну вождя полагалось задавать отцу вопросы, чтобы научиться от него всему, что положено знать будущему главе племени. Но Тагор приходил не за тем, чтобы учиться управлять: он хотел понять причины ненависти, жившей в душе отца и других воинов клана, узнать наконец, в чем смысл всех тех смертей, что тревожили его сон после ухода из Сида.
Саркан ощущал невыносимую усталость. Он сражался, управлял своим войском, отдавал приказы, и у него почти не оставалось сил на разговоры с сыном, но он неукоснительно и с великой любовью исполнял отцовский долг.
— Правильнее было бы спросить, Тагор, должны ли мы были жить там все эти годы.
— Я не понимаю, отец.
— Ты жил в Сиде только потому, что наших предков изгнали из Гаэлии. Мы не должны были оказаться в Сиде, но, раз уж ты спросил, — да, сын мой, однажды мы снова увидим Сид.
Лицо Тагора мгновенно просветлело.
— Но когда же, отец?
— В день нашей смерти, Тагор. Именно в Сид мы отправимся, испустив дух. Когда закончится наша земная жизнь, мы перейдем в иной мир, но пока наш дом здесь, на острове Гаэлия, — таков порядок вещей.
— Отчего так, отец? Сид намного прекраснее этого острова! Отец, я всегда жил только в Сиде и был там очень счастлив! Я не хочу ждать смерти, чтобы вернуться туда!
Саркан вздохнул. Этот разговор они с сыном вели очень давно, чуть ли не с первого дня, как началось великое мщение туатаннов. И Тагор ежевечерне отказывался понимать.
— Ты прав, сын мой, Сид хорош, и жить там прекрасно, и все же это ничто по сравнению с тем, что ты сможешь познать в Гаэлии.
— Что здесь есть такого, чего нет в Сиде?
— Время, Тагор, время.
— Именно время заставляет нас умирать! Я не хочу, чтобы оно проходило! — воскликнул Тагор.
— Но оно неизбежно пройдет, и ты вернешься в Сид!
— Тогда к чему нам сидеть здесь и смотреть, как оно проходит?
Тагор срывался на крик. Он никак не мог понять отца, и это ранило его душу.
— Ты хотел бы вечно прятаться в Сиде, даже зная, что нам предназначена другая жизнь, здесь? Мы родились, чтобы жить на этом острове, сын мой. В Гаэлии ты познаешь то, чего не в силах дать тебе Сид, и когда боги решат прервать твое земное существование, они призовут тебя к себе. Так начертано свыше. Таково наше предназначение. Мы не боги, сынок, а вечно в Сиде живут лишь они. Нам же дано познать жизнь смертных, видеть, как восходит и заходит солнце, уступая место на небе луне, как меняются лица людей, как распускаются почки на деревьях. А в Сиде чудесного течения жизни не существует!
— В смерти нет ничего чудесного, отец! Я не хочу умирать!
— Чудо смерти, мой Тагор, состоит в том, что она неотделима от жизни. Иной жизни, кроме той, что предшествует смерти, не существует. Да, Тагор, Сид прекрасен. Но там нет ни времени, ни смерти, ни жизни. Гаэлия позволит тебе познать все это, только здесь ты научишься быть живым.
— Я чувствовал себя достаточно живым в Сиде! — запальчиво возразил Тагор.
— Потому что не знал, какова жизнь здесь, на Гаэлии. А теперь замолчи, сын мой, раскрой глаза, прислушайся и внимай миру, которого не понимаешь, и очень скоро жизнь убедит тебя в своей правоте, поверь мне.
Саркан встал и, не глядя на юношу, подошел к окну. Первые капли дождя упали на ночную землю.
Через полчаса бардесса и магистраж вошли в Галабан, ведя в поводу выбившихся из сил пони и лошадей. Оставшись наедине, они не произнесли ни единого слова и лишь изредка обменивались смущенными взглядами.
Вышагивая впереди в холодном вечернем воздухе, Галиад терзал себя упреками. Их глупая распря просто смешна, она портит настроение остальным, и магистраж, привыкший быть обходительным с дамами, ощущал неловкость. Ему никак не удавалось переломить себя. Фейт сильно задела его самолюбие в первые дни, когда скрытно следовала за ними, а он не почувствовал ее присутствия. Она не упускала ни единой возможности посмеяться над ним. Галиад признавал, что бардесса очень красива и все с ней прекрасно ладят, так что ему следует сделать над собой усилие и помириться с ней, тем более что Фелиму явно надоела их пикировка. Решив завязать дружескую беседу, магистраж улыбнулся Фейт и спросил:
— Где вы учились пению и игре на арфе? — Посмотреть на нее он не решался.
— На городской свалке! — отрезала певица.
С такой помиришься, раздраженно подумал про себя Галиад. Вряд ли у него получится подружиться с этой злюкой.
— Чем, безусловно, объясняется исходящий от вас запах! — с насмешливой улыбкой едко парировал он и, заметив кузницу, повернул направо.
Маленькое деревянное строение выходило на главную улицу селения. Большинство лавок было уже закрыто, кузнец тоже убирал инструменты, когда Галиад похлопал его по плечу:
— Простите, мастер, что беспокою вас в неурочное время, но мы очень спешим, а лошади наши нуждаются в новых подковах.
Кузнец хмуро взглянул на вооруженного рыцаря и тяжело вздохнул:
— Великая Мойра! Ну почему люди, подобные вам, вечно появляются именно в тот момент, когда я запираю кузницу?
Фейт выглянула из-за высокого плеча рыцаря и одарила ремесленника самой очаровательной из своих улыбок.
— Если хотите, — сказала она, смеясь, — я спою, чтобы вас подбодрить!