Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн
Шрифт:
Строй батальона был развернут сразу за шеренгами ППК. Нас выстроили поротно и повзводно в колонну по три. Перед строем строго выставился комбат Диц. У него за спиной — замкомбата Олаф Рагерборд и еще пара старших офицеров. В строю — больше четырехсот человек. Не такие уж большие потери по сравнению с предыдущими высадками, меньше 20 %.
Конечно, «небольшие потери» — терминология для тех, кто остался жив. Погибшие наверняка имеют свое, особое мнение по этому поводу. «Самая большая война в истории человечества — это та, на которой тебя убили», — как заметили еще в древности.
Стоим.
Холмистая,
Строиться в три шеренги на чужой планете, под синим высоким небом — в этом есть нечто вызывающее, вдруг представилось мне. И небо словно бы принимает вызов, словно хмурится красными угрожающими бликами, похожими на размытые кровавые полосы в вышине.
Нет, на самом деле, словно красные полосы бегут по небу… Что за чертовщина? Мерещится?
Глянешь — бегут, еще раз глянешь — вроде пропали… Обычное небо, где вместо облаков проплывают серые нити дымов…
«Надо же, как меня по башке–то звездануло!» — немедленно решил я. Уже красные полосы в небе мерещатся. А там, глядишь, и кровавые мальчики перед глазами оторвут зажигательного гопака, и, смотреть дальше, воздвигнется над горизонтом исполинская фигура какого–нибудь местного божества из древних, дочеловеческих времен. Грянет голосом грома что–нибудь угрожающее типа: «Ешкин корень разъедрит две коряги туды в качель!» И все сразу поймут и прочувствуют на себе, что до этого были цветочки, а ягодки — только–только начинаются. Всем кердык — и вашим, и нашим…
Вот какая чепуха лезет в голову. Может, пригодится для диагноза?
Обязательно надо показаться медикам, мысленно подытожил я. Теперь, когда мед–страховка вернулась вместе с изобилием гражданских прав, просто глупо рассматривать кровь на небе и ждать божественного откровения без вмешательства мозговой терапии.
Небу плевать, конечно. С его высоты любой наш вызов выглядит бессмысленным копошением. Но это уже обратная сторона медали. Или, допустим, «Ордена Мужества»…
— Солдаты! Граждане Соединенных Штатов! — ораторствовал Диц. — Да, теперь я уже могу назвать вас солдатами, могу назвать вас полноправными гражданами Соединенных Демократических Штатов, могу…
Тут комбат запнулся и значительно замолчал. Я понял это так, что мочь–то он может, но ведь как не хочется! Такую сволочь — и сразу в граждане! И куда мы катимся, господа?
Только за спиной у него капитан Олаф Рагерборд, око всесильного Управления Общественного Согласия. Внимательно слушает и не любит майора прямо в спину. Это над личным составом можно издеваться, как над мухой, влипшей в варенье, а над новым политическим курсом правительства — поди попробуй. Лучше поддержать добровольно. Во избежание.
— Солдаты! — пересилил себя Диц. — От имени и по поручению командования я должен поздравить вас с восстановлением в гражданских правах. Хочу сразу сказать, что гражданские права дают гражданину не только права, но и налагают на него целый ряд обязанностей…
Диц говорил еще долго, тщательно муссируя тему прав и обязанностей, потому что всякая сволочь… отставить! — всякие граждане не всегда понимают, что прав без обязанностей не бывает, а уж что касается говноедов… отставить! — солдат демократии, то они тем более должны сознавать свой долг! В тот час, когда наше государство не щадя сил сражается с коварным противником…
И все в том же духе. Еще на четверть часа. В речи комбата прослеживался откровенный скепсис в отношении новоиспеченных солдат демократии (говноедов). Даже голос звучал не слишком уверенно, словно он, Диц, мучительно и безнадежно пытался понять — за что же этой свинской сволочи такое неожиданное счастье, как гражданские права? Впрочем, скоро его раскатистый баритон обрел былую силу и мощь. Зыбкая тема гражданских прав–обязанностей была пережевана, и речь пошла о том, что перед батальоном поставлена новая боевая задача — развивать наступление на 4–й укрепрайон казаков с направления северо–восток. Приказ командования — ни шагу назад, а если какая–нибудь свинья собачья (хоть и с гражданскими правами!) этот шаг сделает, то на это у него, майора, имеются специальные полномочия от командования. Приказ батальону — пробиться к дальнобойным лазерным батареям любой ценой! Любой!
«Словом, диспозиция не изменилась: кто–то идет вперед, а кто–то подталкивает в спину особыми полномочиями», — рассудил я. С точки зрения Дица, все как в доброе старое время. Оно, доброе и старое, для него еще только закончилось, а ностальгия уже тут как тут, понимал я.
После комбата слово на импровизированном митинге взял капитан Рагерборд. Его поздравление было короче, но гораздо душевнее. Правда, от патетики замкомбата все–таки не удержался:
— Солдаты, граждане, товарищи по оружию! Я надеюсь на вас! Надеюсь, что гордое имя нашего батальона, наш символ чести, славы и доблести перед лицом любого противника останется все таким же незапятнанным, все таким же гордым, все таким же символом чести и славы несгибаемых борцов за демократию и общественное согласие! Не уроним же нашу воинскую честь, не посрамим оказанного нам доверия президента и конгресса, пронесем наше славное имя, не запятнав его, как и прежде! — громогласно заключил он.
По строю пробежал чуть заметный ропот одобрения, но, думаю, относился он скорее к форме изложения, чем к его содержанию.
— Эко завернул, однако… — чуть слышно восхитился у меня за спиной Кривой. — Бульдозером не разгребешь. Я, к примеру, ничего не понял. Зато — красиво!
— Витийство бесовское — суть искушения и соблазн еси, — мстительно прошипел Пастырь.
«Завернул!» — мысленно согласился я. Нечто подобное мне уже приходилось слышать. Правда, обычно говорилось «знамя», а не «имя», но знамя–то как раз штрафникам не положено. Бывшим штрафникам. Но пока без знамени.
— Баталь–он! Равняйсь! Смир–но! — скомандовал капитан Рагерборд. — Господин майор, сэр, батальон «Мститель» готов к выполнению боевой задачи! — по–уставному доложил он.
— Вольно! Ведите личный состав, капитан! — разрешил Диц почти спокойным голосом.
«Мой рецепт оздоровления общества — категорическое сокращение поголовья!» — как сказал палач, заканчивая точить топор.
Что–то меня последнее время потянуло на исторические анекдоты. Ох, чувствую, не к добру это.
Тогда — к чему?