Гамлет. Трагедия В. Шекспира, перевод А. Кронеберга…

Гамлет. Трагедия В. Шекспира, перевод А. Кронеберга… (с. 459–464). Впервые – «Отечественные записки», 1844, т. XXXIII, № 4, отд. VI «Библиографическая хроника», с. 41–45 (ц. р. 31 марта; вып. в свет 1 апреля). Без подписи. Вошло в КСсБ, ч. IX, с. 112–120.

С переводчиком Шекспира А. И. Кронебергом Белинского связывали дружеские отношения с конца 1830-х гг. В данной и в другой, более поздней рецензии, опубликованной в августе в «Литературной газете» (см. ее в наст. т., с. 488–493), Белинский входит в журнальную полемику, развернувшуюся вокруг перевода «Гамлета». Наиболее сильные ответные удары наносятся при этом по О. И. Сенковскому, автору рецензии на «Гамлета» в переводе Кронеберга в «Библиотеке для чтения», и по Н. А. Полевому, чей перевод «Гамлета» Белинский теперь подвергает жестокой критике.

Тематически эта рецензия тесно связана со статьей «Русская литература в 1843 году», развивая тезис о застое («запустении») в текущей русской литературе и вместе с тем о развитии в ней нового направления, новых требований к литературному творчеству.

Что современная русская литература находится в состоянии запустения, – в этом теперь согласны почти все литературные партии, во всем другом несогласные между собою. Естественно, каждая из них силится объяснить причину такого странного явления. Эти объяснения часто бывают восхитительны своею наивностию, и если смотреть на дело со стороны, то можно забавляться им, как игрою в жмурки: изъяснитель с завязанными глазами и распростертыми вперед руками бегает взад и вперед, бросается из стороны в сторону,

ловя ускользающие от него искомые причины, а зрители хохочут… Смешно и забавно! Одни говорят, что литература потому в упадке, что нет книжной торговли; но им сейчас возражают, что книжной торговли потому нет, что литература в упадке, ибо весьма естественно, что торговля не может существовать, когда ей нечего продавать. Следовательно, в этом объяснении остается несомненным только факт, что литература в упадке, а причины этого факта все-таки нет. На беду объяснителей этого рода, сама действительность взялась решить вопрос: книгопродавцы явились, – даже, по некоторым, воздвиглись новые деятели, оживители литературы, с самоотвержением решившиеся вновь издавать старый хлам ее; {1} другие книгопродавцы покупают рукописи, платят авторам посильную плату, издают книги, – а литература по-прежнему мертва, и книжная торговля в застое. В этом принуждены были сознаться сами объяснители. Другие говорят: литература оттого в упадке, что наши писатели ленивы, мало пишут, ничего не делают и т. п. Но факты доказывают, что теперь литераторы пишут по крайней мере не меньше, если еще не больше того, как писывали они в старину и во все хваленые времена русской литературы. Сколько является «драматических представлений»; {2} новым водевилям нет счета; повестей не оберешься; иллюстрованных историй, оригинальных и переводных, вдоволь; нравоописательных и юмористических книжек и тетрадок с картинками просто некуда девать. Нет, все не то! Третьи говорят: неуважение к талантам – вот причина упадка литературы! Прекрасно! но где же это неуважение, если все, что является в литературе отличного или порядочного, жадно читается публикою в журналах, скоро раскупается в отдельных книгах? «Мертвые души», напечатанные в числе трех тысяч экземпляров, давно уже распроданы до последнего экземпляра; «Сочинения Николая Гоголя» в четырех частях почти совсем разошлись в какой-нибудь год времени, несмотря на то, что из них около трех частей составлено из старых, давно уже известных публике статей; сочинения Лермонтова то и дело издаются; повести графа Соллогуба, давно прочитанные в периодических изданиях, хорошо распродавались и хорошо распродаются, изданные отдельно. А между тем эти три писателя, особенно два первые, подвергались, подвергаются и, вероятно, еще долго будут подвергаться «неуважению» со стороны разных аристархов. В целой книге нельзя пересказать всех браней, которые напечатаны на сочинения Гоголя; о Лермонтове теперь пишут, что так как он уже умер и от него никаких барышей ожидать нельзя, то уже смешно его хвалить, а надо его бранить {3} и, на первый случай, заметить, например, что в его «Герое нашего времени» нет знания жизни, света, людей, человеческого сердца и что всего этого следует искать в «Девах чудных» {4} и разных «драматических представлениях». Правда, «неуважение» вредит многим талантам; но если оно, даже доведенное до ожесточения, не могло повредить некоторым, – явный знак, что дело не в «уважении», не в «неуважении», а в достоинстве сочинений, в силе таланта, который сам собою заставляет уважать себя. Некоторые сочинители для лучшего хода своих сочинений издают журналы и газеты, в которых их сочинения весьма «уважаются», но, увы! все это теперь уже нисколько не помогает горю {5} . Наконец, нам недавно случилось читать где-то мнение, что русская литература упала не от чего другого, как от журнальной полемики!.. {6} Это мнение не ново: оно повторялось очень часто в доброе старое время и брошено за негодностию. Кому-то вздумалось возобновить его. Очевидно, что возобновитель сродни падшим от полемики сочинениям: иначе он так горячо не напал бы на эту мнимую причину посполитого рушения {7} русской литературы. А прекурьезное мнение! Ради самой юродивости его, нельзя пропустить его без внимания. Полемика составляет душу иностранных литератур; в сравнении с нашею иностранная полемика – то же, что океан в сравнении с ручейком. Отчего же иностранные литературы не погибли от полемики? Возобновитель курьезного мнения говорит, между прочим, что журнальные брани лишили русскую литературу всякого доверия у публики, которая будто бы поверила всем воюющим сторонам в том, что они говорят одна о другой, и – перестала читать по-русски… Именно так! Но кто же читает русские журналы, из которых одни «Отечественные записки» имеют более трех тысяч подписчиков? – неужели иностранцы? А ведь что было писано против «Отечественных записок», как бранили их разные журналы и разные сочинители?.. Кто раскупил «Мертвые души», наповал разруганные половиною наших журналов, как произведение пошлое и бездарное?.. {8} Да и когда полемика была тише, если не в настоящее время? Глазам не веришь, читая брани, которые некогда печатались на Пушкина, а между тем Пушкина все читали!.. Нет, скорее одною из причин запустения русской литературы можно почесть то, что у нас еще и теперь не стыдятся показываться в печати мнения, подобные тому, что какая-нибудь литература может пасть от полемики…

Много есть разных причин упадка нашей литературы в настоящее время. В первой книжке «Отечественных записок» 1844 года мы, в отделе «Критики», изложили некоторые из этих причин {9} . Главнейшие из них, – во-первых, преждевременная смерть Пушкина и Лермонтова. Первый сделал очень много, но еще больше обещал сделать, судя по его посмертным сочинениям. Второй только что начал было обнаруживать всю огромность своего таланта. Гоголь редко является в печати. Несколько талантов, более или менее ярких, не могут сделать незаметным недостаток в людях гениальных, а гениальных людей не могут создать ни «уважение», ни процветание книжной торговли: их творит природа. Во-вторых, теперь русская литература вышла на такую дорогу и приняла такое направление, что многие люди, недавно считавшиеся великими талантами, невольно обратились в людей с посредственными дарованиями; многое из того, что прежде восхищало публику, теперь наводит на нее зевоту, а некоторые ci-devant [1] любимцы публики, воспользовавшиеся под шумок ее неопытностию, теперь тщетно напоминают ей о себе разными новыми трудами своими и восторженными «уважениями» этих трудов: в первых публика видит старые погудки на новый лад, во вторых – уж слишком неловкую и грубую проделку… {10}

Между причинами упадка современной литературы есть и такие, которые так очевидны и понятны, что нечего распространяться о них; кто же не в состоянии сам проникнуть в них, тому толковать – все равно, что с глухим говорить шепотом. Но одна, также из главных причин, состоит сколько в незрелости нашей литературы, столько и в разнохарактерности читателей, составляющих нашу публику. Мы достигли уже до того, что у нас не может не иметь хода роман, повесть, комедия, означенные печатью истинного и самобытного таланта, особенно если содержание романа, повести или комедии касается нашей русской действительности. Но только этим и ограничивается наш успех. Он велик – это правда; но одного его еще мало. Искусство, в общем значении этого слова, еще далеко не вошло в потребность нашей публики; дельные сочинения даже по части истории – науки, которая в Европе преобладает над всеми другими, – дельные сочинения теоретические не составляют еще потребности публики… Но обратимся собственно к искусству. У нас, по-видимому, любят Шекспира. Некоторые драмы его имели огромный успех на сцене, а потому расходились счастливо и книгами. Но в этом-то успехе и видна вся детскость эстетического образования нашей публики. Больше всех других драм Шекспира имел успеха на сцепе «Гамлет», поставленный на театр и напечатанный в 1837 году г. Полевым. До этого времени о существовании «Гамлета» большинство нашей публики как будто и не подозревало. А между тем еще в 1828 году был издан русский перевод этой драмы г. Вронченко – необыкновенно даровитым переводчиком. В переводе «Гамлета» г-на Вронченко, конечно, есть свои недостатки, потому что совершенного ничего не бывает в делах человеческих, и совершенные переводы гораздо менее возможны, чем совершенные оригинальные произведения; но в то же время перевод «Гамлета» г. Вронченко отличается достоинствами великими: в нем веет дух Шекспира и передается верно глубокий смысл создания, а не буква. И что же? – самые достоинства перевода г. Вронченко были причиною малого успеха «Гамлета» на русском языке! Такое колоссальное создание, переданное верно, было явно не под силу нашей публике, воспитанной на трагедиях Озерова и едва возвысившейся до «Разбойников» Шиллера. Г-н Полевой переделал «Гамлета». Он сократил его, выкинул многие существеннейшие места, исказил характеры и из драмы Шекспира сделал решительную мелодраму, как Дюси сделал из нее классическую трагедию. Но все это сделано г. Полевым без всяких особенных соображений, единственно потому, что он понял Шекспира, как понимает его, например, Дюма и другие поборники подновленного романтизма, именно – как романтическую мелодраму. И это было причиною неимоверного успеха «Гамлета» на сцене и в печати: «Гамлет» был сведен с шекспировского пьедестала и придвинут, так сказать, к близорукому понятию толпы; вместо огромного монумента ей показали фарфоровую статуэтку – и она пришла в восторг {11} . Так же точно держится на сцене чей-то преплохой перевод «Лира», именно потому, что в нем оставлены только эффектные места, а все величественное течение внутренней драмы, основанной на глубокой идее и борьбе характеров, раздроблено на мелкие, врозь текущие, не связанные между собою ручейки {12} . После «Гамлета» г. Полевого, г. Вронченко издал свой перевод «Макбета», который имел еще менее успеха, чем «Гамлет»: суровое величие и строгая простота этого творения, переданные переводчиком со всею добросовестностию, без всякого угодничества вкусу большинства, без всяких вылощенных прикрас, были сочтены толпою за шероховатость и прозаичность перевода {13} . И теперь перевести вновь «Гамлета» или «Макбета» значит только втуне потерять время: всякий скажет вам, что он уже читал ту и другую драму. Черта замечательная! Она показывает, что все гоняются за сюжетом драмы, не заботясь о художественности его развития. В Англии целая толпа комментаторов трудилась над объяснением каждого сколько-нибудь неясного выражения или слова в Шекспире, – и эти комментаторы всеми читались и приобрели себе известность. Во Франции, и особенно в Германии, сделано по нескольку переводов всех сочинений Шекспира, – и новый перевод там не убивал старого, но все они читались для сравнения, чтоб лучше изучить Шекспира. У нас этого не может быть, ибо у нас только немногие избранные возвысились до созерцания искусства как творчества, до чувства формы; толпа ищет в литературном произведении только сюжета. Узнав сюжет, она думает, что уже знает сочинение, и потому новый перевод уже раз переведенного сочинения ей кажется совершенно излишним. После этого трудитесь, переводите, оживляйте литературу своею деятельностию!..

Вот почему мы невольно пожалели о труде г. Кронеберга. Перевод его положительно хорош и как бы дополняет собою перевод г. Вронченко, показывая «Гамлета» в новых оттенках; но кто оценит этот труд, кто будет за него благодарен, кто захочет узнать его?.. Дай бог, чтоб слова наши не сбылись на деле: мы первые охотно сознаемся в ошибке; но… Г-н Кронеберг владеет богатыми средствами для того, чтоб с успехом переводить Шекспира: он от отца своего [2] наследовал любовь к этому поэту, изучал его под руководством отца своего, посвятившего изучению Шекспира всю жизнь свою и написавшего о нем несколько сочинений европейского достоинства; он прекрасно знает английский язык (зная при том отлично языки немецкий и французский) и хорошо владеет русским стихом. При таких средствах, будь у нас потребность узнать Шекспира как великого поэта, а не как романтического мелодраматиста, сценического эффектера, – г. Кронеберг, может быть, обогатил бы русскую литературу замечательно хорошим переводом всего Шекспира, и притом мы имели бы, может быть, Шекспира в переводе гг. Вронченко, Росковшенко {14} , и, вероятно, нашлись бы и другие деятели. Но до таких серьезных потребностей не доросла еще наша публика, а потому и для литературы нашей еще не настало время таких важных трудов.

Отрывок из переведенного г. Кронебергом «Гамлета» был напечатан в одном альманахе и был разбранен в одной газете; {15} целый перевод еще больше будет разбранен. Но такое «неуважение» ничего не значит: причина его заключается, во-первых, в том, что в «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду»«1839 года (т. II, стр. 189–196) была напечатана статья покойного профессора И. Я. Кронеберга, и в этой статье разобран не совсем «уважительно» перевод «Гамлета» г. Полевого; во-вторых, в «Литературной газете» 1840 года (№№ 49 и 50) была напечатала статья А. И. Кронеберга (переводчика «Гамлета» и «Двенадцатой ночи» Шекспира) – «Гамлет, исправленный г-ном Полевым». После этих «уважительных» причин не все критики на новый перевод «Гамлета» должны казаться «уважительными». Для людей, которые в литературе видят не забаву в праздное время, а занятие дельное, «Гамлет» в переводе г. Кронеберга должен быть замечательным литературным приобретением. Жаль, что только от таких, слишком немногочисленных судей переводчик должен ожидать награды за свой бескорыстный, добросовестный и прекрасно выполненный труд!.. 

Есть на свете люди, которые утверждают, что переводить что бы то ни было, с какого бы то ни было языка – труд совершенно потерянный, не приносящий пользы ни литературе, ни обществу, и что обычай переводить способствует только тому, чтоб, не ломая себе головы, пускать в продажу готовые чужие мысли. По мнению этих людей, только два способа передачи книг с одного языка на другой, бывшие в употреблении у древних, могут быть терпимы. Первый способ: переводы подстрочные, в которых язык, употребленный для толкования, совершенно приносится в жертву буквальности, так что в переводной фразе часто не бывает и смысла: ее нельзя понять без подлинника. (Хорош перевод, которого нельзя понять без подлинника! Кому же он нужен?) Второй способ: усвоивать себе чужой вымысел, чужой ум, чужие идеи посредством парафраза: овладевать мыслями подлинника и рассказывать их по-своему, пропуская, что не нравится, и прибавляя, что взбредет в голову, – короче, поступать так, как поступали поэты древней Италии, которые «с большим наслаждением крали у греческих образцовых поэтов мотивы музыки и мысли», и как поступают новейшие наши поэты, переделывающие чужие романы и комедии в фантастические рассказы и разного рода драматические представления, – те самые поэты, о которых в старину певалось, хоть и не очень красно, да метко, таким образом:

Никаких других переводов вышереченные люди не допускают, основываясь на том, что доныне нет будто бы ни одного перевода, который можно было бы читать по прочтении подлинника {17} . Все это очень глубокомысленно и остроумно; жаль только, что эти люди забыли, что переводы преимущественно назначаются для не читавших и не имеющих возможности читать подлинника, а главное, что на переводах произведения литературы одного народа на язык другого основывается знакомство народов между собою, взаимное распространение идей, а отсюда самое процветание литератур и умственное движение; забыли, что если б мы доныне держались методы выдаванья произведений иноземных литератур и за свои, в искаженном виде, то не только не имели бы понятия, например, об английской и французской литературе, а следовательно, и об Англии и Франции, но и самая наша литература была бы теперь чем-то таким, чего нельзя было бы назвать литературою… Но что до всего этого означенным людям! Им надобно было во что бы ни стало доказать, что те, которые переделывают и даже поправляют Шекспира для театра, – совершенно правы, а те, которые усиливаются переводить его для словесности трудолюбиво и добросовестно, сохраняя смысл и дух подлинника, – занимаются пустяками, делают «дело, противное логике, природе и физической возможности (!!!)» {18} , – и вот они усиливаются поддержать свой парадокс всеми правдами и неправдами, приводят даже насильственно притянутые примеры из древних, забывая, что говорят такие вещи, которых доказать невозможно никакими примерами… Переводить поэтические произведения есть «дело, противное логике, природе и физической возможности»,  – как вам это покажется? Что же после этого бессмертный труд Гнедича – перевод «Илиады», которому поэт посвятил целую жизнь? – Да ничего! совершенные пустяки! «дело, противное логике, природе и физической возможности!» {19} То же самое «Орлеанская дева» и другие переводы Жуковского из Шиллера… И все, что есть в нашей и в других литературах переведенного изящно, добросовестно и главное – верно, есть «дело, противное логике, природе и физической возможности». Само собою разумеется, что исключение остается, например, за «Гамлетом» г. Полевого, который потому и есть дело великой важности, что не переведен, а переделан, и переделан таким образом, что сам Шекспир благоговейно преклонился бы перед ним, не узнав в нем, обновленном и преисполненном красотами первостатейными, прежнего своего слабого произведения! А ведь находились люди, которые ставили в укор г. Полевому нецеремонное обращение с Шекспиром! {20} К счастию, всякому ослеплению бывает конец. Истина долго блуждала меж нами незримая, но явились «умные люди», растолковали, в чем дело, и не ясно ли теперь, как день божий, что именно в том, что ставили упреком г. Полевому, – скрывается истинная его заслуга!.. Вот так-то может быть и частенько!.. Еще недавно опрометчиво осудили мы новый труд г. Полевого – «Иванушку-дурачка» {21} , а между тем, кто знает? – Быть может, этот «Иванушка-дурачок», переделанный из русской лубочной сказки, есть еще большая заслуга г. Полевого, чем «Гамлет», переделанный из драмы Шекспира?.. Мудрено нынче становится отличать заслуги от незаслуг в русской литературе!..

Нет нужды, кажется, говорить, что новый перевод «Гамлета», сделанный г. Кронебергом (а не Кроненбергом, как пишет рецензент «Библиотеки для чтения», несмотря на то, что фамилия переводчика на заглавной странице выставлена довольно четко), не понравится людям, о которых шла речь. Да и могло ли случиться иначе, если припомним, что в 1839 году в «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду»«были напечатаны две статьи о «Гамлете» г. Полевого, в которых ясно, обстоятельно, неопровержимо, с указаниями на самый текст, доказано, что реченный «Гамлет, принц Датский» выдан за шекспировского ради одной остроумной шутки, а в самом деле сочинен самим г. Полевым. Под статьями стояла подпись фамилии, которую читаем теперь на новом переводе «Гамлета». (Первая из них принадлежала покойному профессору Харьковского университета Кронебергу, посвятившему всю жизнь на изучение Шекспира, вторая – сыну его, А. И. Кронебергу, нынешнему переводчику «Гамлета» {22} .) Еще менее удивимся мы нерасположению реченных людей к новому переводчику, если вспомним точку зрения, с которой смотрят они на переводы вообще. Ведь на что ни посмотри, как на «дело, противное логике, природе и физической возможности»,  – покажутся такие чудеса, что и сказать страшно!..

А между тем перевод «Гамлета», сделанный г. Кронебергом, есть один из замечательнейших переводов на русском языке; для тех, которые гонятся не за одним только «сюжетцем», но желают уловить при чтении перевода великого произведения дух подлинника, труд г. Кронеберга будет очень интересным и даже совершенно новым явлением, несмотря на все бывшие у нас доныне переделки и переводы «Гамлета», из которых перевод г. Вронченка в своем роде так же хорош, как перевод г. Кронеберга в своем {23} . Приводим несколько отрывков, из которых сами читатели могут увидеть достоинства труда г. Кронеберга. Вот начало четвертой сцены первого акта: