Гаргантюа и Пантагрюэль (др. изд.)

Рабле Франсуа

Но вы никогда не слышали о чем-либо более чудесном, чем младенчество Пантагрюэля. Трудно поверить, в какой короткий срок он вырос и окреп! Это совсем не Геркулес, который убил, будучи в колыбели, двух змей, потому что эти змеи были очень маленькие и слабенькие! А Пантагрюэль в колыбели совершил действительно страшные вещи. Я не буду говорить о том, как за один раз он высасывал молоко из 4 600 коров, и как для того, чтобы построить печь для варки кашицы, были заняты все печники из Сомюра в Анжу, из Вильдье в Нормандии. И эту кашицу ему подавали в огромном

колоколе – и теперь этот колокол показывают в Бурже, близ дворца. Но зубы у него были и тогда такие крепкие и сильные, что он отломил ими от посудины порядочный кусок, как это и видно. Однажды утром, захотев пососать одну из коров (кормилиц, как говорит история, у него никогда не было), он освободил одну из рук, которые были привязаны к колыбельке, ухватил корову за ноги и отъел у нее и вымя и полживота, вместе с печенью и почками, – он пожрал бы ее всю, не зареви она благим матом, точно схватили ее за ноги. На этот крик сбежались люди и отняли корову Пантагрюэля, но не удалось отнять у него ногу, и она осталась у него, и он съел ее, как вы съели бы сосиску. А когда у него хотели отобрать кость, он проглотил ее, как баклан рыбешку, – да еще приговаривая: – Хор!., хор!.. – Хорошо говорить он еще не умел, но хотел дать знать, что это вкусно и что только этого ему и надо.

Видя это, прислуживавшие ему привязали его к колыбели такими прочными канатами, какими привязан в Нормандской гавани огромный корабль «Француженка».

Но когда громадный медведь, вскормленник его отца, вырвался и стал облизывать его личико, так как кормилицы не обтерли ему губ как следует, то он освободился от названных канатов с такою легкостью, как Самсон, связанный филистимлянами, схватил господина медведя, разорвал его в клочки, как цыпленка, и сделал из него хорошую теплую закуску.

Тут Гаргантюа, опасаясь, как бы сын не причинил себе вреда, велел привязать его четырьмя железными цепями, а над колыбелью воздвигнуть целый свод. Одну из этих цепей можно видеть сейчас в Ла-Рошели, она висит между двумя большими башнями в гавани. Другая находится в Лионе, ьтретья – в Анжере, а четвертую украли дьяволы, чтобы связать Люцифера, который в ту пору освободился от цепей, так как его страшно мучили колики в животе, потому что он съел за завтраком фрикасе из души какого-то сержанта.

Поэтому можно поверить тому, что говорит Николай Лира относительно одного места в псалтыре, где сказано: «Будучи еще малолетним, Ог, царь басанский, был столь силен и крепок, что понадобилось в колыбели сковать его железными цепями» [134] .

После этого Пантагрюэль был мирен и спокоен, так как не мог легко порвать цепей, да и негде было в колыбели размахнуться рукой.

Но вот однажды отец его Гаргантюа в день большого праздника устроил прекрасный пир для принцев своего двора. Я думаю, что все придворные чины настолько были заняты прислуживанием на пиру, что о бедном Пантагрюэле совсем позабыли, и он был оставлен в полном одиночестве.

134

Текст взят из псалма 135-го. Николай Лира (1270–1340) – известный францисканский богослов, родом из Лиры (Нормандия), прославился трудом «Малые заметы» – комментарии на священное писание.

Что же он сделал? А вот слушайте, добрые люди, что он наделал, начала он пытался разорвать цепи руками, но не смог, потому что они были слишком крепки. Тогда он забрыкал ногами так, что сломал край своей колыбели (который все-таки был сделан из толстого бревна в семь квадратных ампанов, и таким образом спустив ноги, он коснулся ими земли. Тогда он поднялся, неся люльку на спине, как черепаха свою коробку, когда она лезет на стену. А спереди казалось, что встал на дыбы целый корабль. И в таком виде вошел он к ужинающим, да с такой отвагой, что напугал всех присутствующих.

Но так как руки его были привязаны, он не мог ими схватить ничего съестного, а, сильно изогнувшись, старался захватить языком что-нибудь со стола.

И, увидев это, его отец сразу понял, что младенца оставили сидеть голодным, и велел его расковать, по совету присутствовавших принцев и гостей, да и врачи Гаргантюа были того мнения, что если Пантагрюэля продолжать держать в колыбели, он всю жизнь будет страдать каменной болезнью.

Освободив от цепей, мальчика посадили и хорошо накормили, а он ударом кулака в середину своей люльки раздробил ее на сто тысяч кусочков, сделав невозможным свое возвращение туда.

ГЛАВА V. Деяния знаменитого Пантагрюэля во дни его молодости

Так рос Пантагрюэль, со дня на день развиваясь, на глазах отца, чему тот радовался в силу естественной любви. Гаргантюа велел сделать для сына, пока он был маленьким, самострел, чтобы бить птичек. Тепер этот самострел называют большим шантельским арбалетом.

Затем, отец послал его в школу учиться и проводить отроческие и юношеские годы. Мальчик отправился в Пуатье, чтобы учиться, и преуспел. Там он, видя, что школьники не знают, на что тратить досуги, стал жалеть их.

И вот однажды он взял да отломил от большой скалы, называвшейся Паслурдэн, камень в двенадцать квадратных туазов и толщиной в четырнадцать ампанов и свободно положил его на четыре подпорки среди поля, чтобы школьники, когда им нечего было делать, могли забраться на этот камень с бутылками, ветчиной и пирожками и пировать и вырезать ножиком свои имена на камне. Камень этот и сейчас называют «Вознесенным Камнем». В память этого события, никто не вносится в матрикулы университета в Пуатье, пока не напьется из Конского источника в Крустель, не пройдет по Паслурдэну и не слазает на «Вознесенный Камень».

Как-то, читая прекрасные хроники о своих предках, Пантагрюэль нашел, что Жоффруа де-Люзиньян, прозванный Жоффруа Большой Зуб, дед троюродного брата старшей сестры тетки зятя дяди невестки его тещи, был погребен в Мальезэ. Поэтому он однажды взял отпуск, чтобы навестить могилу, как подобает порядочному человеку. Отправившись из Пуатье с несколькими товарищами, они прошли через Лэгюже, навестив благородного аббата Ардильона, через Люзиньян, Сансэ, Сэль, Колонж, Фонтенэ ле-Конт, где приветствовали ученого Тирако, и оттуда прибыли в Мальезэ, где он посетил могилу старого Жоффруа Большой Зуб. Он немного испугался, увидя его изображение в виде свирепого человека, наполовину обнажившего свой меч из ножен, и спросил причину этого.

И местные каноники объяснили ему, что единственной причиной было то, что «Pictoribus atque poetis» [135] , т.-е. что художники и поэты пользуются свободой рисовать, что им угодно, как им заблагорассудится. Он, однако, не удовлетворился их ответом и сказал:

– Он изображен так не без причины. И я подозреваю, что перед смертью ему нанесли оскорбление или обиду, и вот он требует у родственников отмщения. Я уж доищусь, в чем дело, и поступлю, как надо.

135

Так начинается стих Горация, утверждающий за художниками право на полную свободу творчества.