Гаркуша, малороссийский разбойник
Шрифт:
– Мы для того и путешествуем, чтоб научиться переносить всякие неудобства. Ты, Кузьма, и ты, Охрим, останьтесь здесь для соблюдения покоя, а прочие ступайте со мною.
Они зажгли несколько свечей, оставили часть с кустодиею, а с прочими пошли по указанию Ивана. Что значили запоры и замки панские пред орудиями разбойников? Как гнилая ветошь, все расползлось под их ломом, и внутренность прельстительного сундука отверзлась. Все ахнули от радости, видя дородные кошельки, серебром начиненные; а в одном шелковом довольное количество цельных голландцев. Осмотрев другие сундуки, не нашли ничего, кроме платья, белья и мелких потребностей пана,
– Иван!
– сказал Гаркуша.
– Подведи к крыльцу две лучшие лошади из конюшни с четырьмя крепкими переметными сумами.
В ожидании Ивана они начали осматривать покои пана, нашли изрядный запас в добрых наливках и начали лакомиться, послав к Охриму и Кузьме полную сулею, дабы и тем не скучно было глядеть на вздыхающих узников.
На стене где-то найдены большие серебряные часы и представлены атаману. Гаркуша взглянул на них, пришел в смущение и сказал:
– Поспешим! Скоро займется заря! (В короткое время пребывания его в доме своего пана Аврамия успел он выучиться различать по часам время, хотя еще не дошел до того, чтоб мог продлить их движение.)
Когда он хотел послать к Ивану с приказанием поторопиться, тот, вошед, объявил, что лошади готовы; почему, нимало не медля, все имущество пана Яцька перекладено из сундуков в переметные сумы; серебро, платье, белье, даже убранство женское казалось им неизлишним. Золото атаман припрятал к себе. Тогда, сменя Охрима Исаком, велел первому немедленно с тремя другими поспешать с сокровищем в пустыню, что в ту же минуту и предпринято.
Оставшись сам-третей, атаман явился в храмине скорби и сетования, сказал самым важным голосом:
– Согласись, пан Яцько, что все на свете сем подвержено беспрестанным переменам, быстрым, неожиданным. Ты это неотменно знал, ибо уже полусед; или, по крайней мере, должен был знать, ибо ты родился, рос и начал стариться паном и христианином. Для чего же ты мучил каждодневно людей, поставленных судьбою к твоим услугам? Разве не довольно с тебя было - в праздности, неге, совершенном бездействии, лежа, - как говорится, - на боку, есть, пить, курить тютюн и спать? Для чего ты мучил самого себя, не пользуясь самым необходимым и подвергаясь чрез то истощению сил и болезням? Разве теперь приятно будет тебе видеть крепкие сундуки свои опустошенными совершенно? Не походишь ли ты на того богача, которому сказано было: "Безумный! Ты собираешь богатства, не зная, кому что после тебя достанется!" Ну, пусть так! Лишением серебра и золота, выплавленного - можно сказать - из крови, поту и слез твоих подданных, ты и семья твоя уже наказаны; но все еще остаетесь в долгу относительно к беднякам, которых вы называли своими, и долг этот так запущен, что может сделаться неоплатным, если я теперь же не возьму на себя труда поквитать вас.
Сим поступком исполню я волю правосудного неба, рано или поздно карающего беззакония, и сделаю вас счастливыми. Поверь мне, пан Яцько, с сегодняшнего утра ты можешь наслаждаться жизнию. Кто запрещает тебе быть бережливым, домостроительным, степенным человеком, каковых есть довольно, - это добродетель, приятная и самому и другим; но неумеренная скупость, постыдное скряжничество есть порок гнусный, отвратительный, недостойный терпим быть в обществе человеческом! От этого-то порока постараюсь я отучить всех вас...
Он дал знак - и пана Яцька мигом сволокли с постели на пол; а догадливый Иван в минуту явился с пребольшой вязанкою лоз. Начался урок единственный в своем роде.
Несмотря на вопли мужа, жены, сына и дочери - Гаркуша хладнокровно говорил:
– Сему никогда не бывать бы, если бы вы помнили, что вы состоите из такой же плоти и крови, как ваши подданные. Вы этого не хотели знать, не верили. О! Справедливость требует уверить вас в сей истине! Продолжайте, почтенные наставники! Продолжайте как можно ревностнее; добрые люди сии того стоят!
Пан Яцько перестал вопиять и клясться, что впредь будет отцом своих подданных и самым чивым человеком.
Дан знак - и его перестали увещевать, а принялись за панью, а напоследок за достойные отрасли знаменитого дома. Когда же все весьма достаточно были наставлены, как должно вести жизнь прямо папскую, Гаркуша сказал:
– Я сам, пап Ядько, медицину знаю не плоше тебя и, кажется, поступлю основательно, когда тебя и семью твою оставлю в сем положении до возвращения с поля крестьян твоих. До тех пор вам вредно было бы что-нибудь есть или пить. Оставайтесь с миром - и помните Гаркушу!
Он вышел с своею свитою - и прямо на двор Ивана.
Там тоже досталось жене его, сыну и дочери, да и с лихвою. Разумеется, что разъяренный Иван не жалел пи рук своих, ни ног, пи языка. После сего все простились с хутором, не прежде, однако ж, пока Кузьма и Исак не понаведались еще раз в панскую кладовую и не взяли на дорогу кое-чего, утоляющего алчбу и жажду.
Глава 11
НОВЫЙ СОБРАТ
Когда вступили они в пределы леса и Иван, отчасти догадавшийся, какого рода были новые его знакомцы, благодетели и мстители, начал балясничать со всею веселостью свободного человека, предполагая наверное, что и он за оказанную им услугу будет принят в товарищи сего прекрасного общества, чего ему хотелось от чистого сердца, - Гаркуша, остаповясь, сказал хотя ласково, но весьма важно и решительно:
– Иван! За оказанную тобою нам услугу ты должен быть награжден. Тебе ни воротиться к пану, ни следовать за нами невозможно. На границах Китая есть места, где люди ведут жизнь пресчастливую. Я отсчитаю тебе пятьдесят червонцев, и сих денег на первый случай весьма для тебя достаточно, а между тем и мы все не замедлим прийти туда же и жить будем по-братски.
Атаман вынул кису с золотом и начал считать, как Иван, переменившись в лице и со слезами на глазах, сказал ему:
– Благодарю за щедрость! С меня довольно будет и одного червонца, чтобы купить веревку и столько запасти жидкой силы для придачи храбрости душе своей, что надеюсь повиснуть на дерене без малейшего страха! Да и куда пойду я с деньгами? На заставе меня спутают, а увидя золотые деньги, запропастят навеки. Притом же я не только не знаю дороги до Китая, но в первый раз об нем и слышу! Всего лучше умереть добровольно и на своей родине. Мне ничего не осталось желать на сем свете. Пан Яцько с своею семьею и жена моя с своею не скоро забудут друга своего Ивана.
Такие речи опечаленного Ивана тронули и самого Гаркушу, а Исак и Кузьма - хоть были свирепейшие головорезы изо всей шайки - явно взяли сторону обманувшегося в своих надеждах и представили атаману, что отпустить его от себя значит предать на жертву очевидной погибели.
– Может быть, и так, - отвечал Гаркуша, - но я обязался пещись о безопасности целого братства. Кто из вас поручится мне, что тот, кто изменил своему господину и предал его в неизвестные руки, не скорее, не охотнее сделает то же и с нами?