Гарольд, последний король Англосаксонский (Завоевание Англии) (др. перевод)
Шрифт:
– Виноват, благородный Годри, имя твое, как я опасаюсь, уста мои не в состоянии верно произнести. Мне кажется, что этот вежливый гость саксонского происхождения и не знает другого языка, кроме своего природного. Потрудись спросить его, в саксонских ли обычаях входить в таких костюмах во дворец короля и выпивать без спроса чужое вино?
Годри, ревностнейший приверженец иностранных обычаев, вспыхнул, услышав иронические слова Вильгельма де-Гравиля. Повернувшись к странному гостю, в отверстие капюшона которого исчезали теперь колоссальные куски паштета, он проговорил сурово, но картавя немного, как будто не привык выражаться по-английски:
– Если ты – саксонец, то не позорь нас своими мужицкими приемами,
Тут речь Годри была прервана следующей новой выходкой неисправимого великана: слуга поднес Годри вертел с жирными жаворонками, а нахал вырвал весь вертел из-под носа испуганного рыцаря. Двух жаворонков он положил на тарелку своего спутника, хотя тот энергично протестовал против этой любезности, а остальных положил пред собой, не обращая никакого внимания на возмущенные взгляды, направленные на него со всех сторон.
Малье де-Гравиль взглянул с завистью на прекрасных жаворонков, потому что он, будучи нормандцем, хоть и не был обжорой, но, во всяком случае, не пренебрегал лакомым кусочком.
– Да, foi de chevalier! – произнес он. – Все воображают, что надо ехать за море, чтобы увидеть чудовищ; но мы как-то уж особенно счастливы, – продолжал он, обращаясь к своему другу, графу Эверескому, – так как нам удалось открыть Полифена, не подвергаясь баснословным приключениям Улисса.
Он указал на предмет всеобщего негодования и довольно удачно привел стих Виргилия:
«Monstrum, horrendum, informe, ingens, cut lumen adeptum» [12] .
Великан продолжал уничтожать жаворонков с таким же непоколебимым спокойствием; спутник же его казался пораженным звуками латинского языка. Он внезапно поднял голову и сказал с улыбкой удовольствия:
– Bene, mi fili, lepedissime; poetae verba in militis ore non indecora sonant. [13]
Молодой нормандец вытаращил глаза на говорившего и ответил иронично:
12
«Чудовище, страшное на взгляд, слепое, ужасное, бесформенное» (лат.).
13
«Хорошо, мой сын! Хорошо, насмешник: слова поэта недурно звучат в устах воина» (лат.).
– Одобрение такого великого духовного лица, которым я тебя считаю, судя по твоей скромности, неминуемо должно возбудить зависть моих английских друзей, которые по своей учености говорят вместо «in verba magistri» – «in vina magistri» [14] .
– Ты, должно быть, большой шутник, – сказал снова покрасневший Годри, – я нахожу, что вообще латынь идет только монахам, да и те не слишком-то сильны в ней.
– Латынь-то? – возразил де-Гравиль с презрительной усмешкой. – О, Годри, bien aime! Латынь – язык Цезарей и сенаторов, гордых мужей и мужественных завоевателей. Разве ты не знаешь, что герцог Вильгельм Безбоязненный уже на девятом году знал наизусть комментарии Юлия Цезаря?... И поэтому вот тебе мой совет: ходи чаще в школу, говори почтительнее о монахах, из числа которых выходят самые лучшие полководцы и советники, и помни, что «ученье свет, а неученье – тьма!»
14
«Сила в слове» – «сила в вине» (лат.).
– Твое
– Имя его я могу сообщить тебе, – сказал великан на том же языке грубым голосом. – Я могу сообщить его имя, род и характер. Зовут этого юношу Вильгельмом Малье, а иногда и де-Гравилем, так как наше нормандское дворянство нынче уже не может существовать без этого «де». Но это вовсе не доказывает, что он имел какое-либо право на баронство де-Гравиль, принадлежащее главе его дома, исключая разве старую башню, находящуюся в каком-то углу названого баронства и прилежащую к ней землю, достаточную только на прокорм одной лошади и двух крепостных. Очень может быть, что земли уже давно заложены, чтобы купить бархатную мантию и золотую цепь. Родители его: норвежец Малье, принадлежавший к викингам Хрольва, этого морского короля, и француженка, от которой он наследовал все, что имеет драгоценного, а именно: плутовской ум и острый язык, любящий чернить все встречное и поперечное. Он обладает еще и замечательными преимуществами: очень воздержан, так как ест только за счет других; знает латынь, потому что был, благодаря своей тощей фигурке, предназначен к монашеству; обладает некоторым мужеством, если судить по тому, что он собственной рукой убил трех бургундцев, вследствие чего герцог Вильгельм и сделал из него вместо монаха sans tache – рыцаря sans terre... Что же касается остального...
– Что касается остального, – перебил де-Гравиль, страшно побледневший от бешенства, но сдержанным тоном, – то не будь здесь герцога Вильгельма, я вонзил бы свой меч в твою тушу, чтобы тебе удобнее было переварить краденый ужин и заставить тебя замолчать навсегда.
– Что же касается остального, – продолжал великан равнодушно, – то он схож с Ахиллесом только потому, что он impiger и iracundus [15] . Рослые люди могут не хуже маленьких прихвастнуть латинским словечком, мессир Малье, le beau Clerc!
15
Беспокоен и гневен (лат.).
Рука рыцаря судорожно схватила кинжал, зрачки его расширились, как у тигра, готового кинуться на свою добычу, но, к счастью, в это время раздался звучный голос Вильгельма.
– Прекрасен твой пир, и вино твое веселит сердце, государь и брат мой! – сказал он. – Только недостает песен менестреля, которые короли и рыцари считают необходимой принадлежностью обеда. Прости, если я попрошу, чтобы сыграли какую-нибудь старинную песню: ведь нормандцы и саксонцы всегда любят слушать о деяниях своих отцов.
Гул одобрения пронесся между нормандцами, саксонцы же тяжело вздохнули: им слишком хорошо было известно, какого рода песни пелись при дворе Эдуарда Исповедника.
Ответа короля не было слышно, но те, кто изучил его лицо до тонкости, мог бы прочесть на нем порицание. По знаку с его стороны выползли из угла какие-то похожие на привидения музыканты в белых одеждах, напоминающих саваны, и заиграли могильную прелюдию, после чего затянули плаксивыми голосами длинную песню о чудесах и мученичестве какого-то святого.
Пение было до того монотонно, что подействовало на всех подобно усыпляющему средству. Когда Эдуард, один из всего собрания внимательно слушавший певцов, оглянулся на своих гостей, ожидая услышать от них восторженную похвалу, то ему представилась следующая неутешительная картина: племянник его зевал; епископ Одо слегка похрапывал, сложив на животе руки, богато украшенные перстнями; Фиц-Осборн покачивал маленькой головой под влиянием сладкой дремоты, а Вильгельм смотрел куда-то вдаль и, очевидно, не слышал ничего.