Гарпия
Шрифт:
Пусть хотя бы знает, за какой конец держать оружие.
– Пусть знает, – ответил Вильгельм. – Но я хочу выяснить: зачем?
– Стану солдатом, – насупясь, заявил Бертран. – Утру нос деду. Он заплачет и явится к нам просить прощения!
– Хорошо. Главное – медицина. В остальное время – как пожелаешь.
Умный человек, Вильгельм не стал спорить. Он видел: способности отпрыска к войне – самые обычные. В детстве мы часто замахиваемся на небеса. С возрастом это проходит. Пройдет и у Бертрана.
В двенадцать лет парень сбежал на Гаджамад. Его вернули с полдороги – грязного, исхудавшего,
О чем-то думал.
– Ты едешь в Анхуэс, – сказал Вильгельм сыну, когда тому исполнилось пятнадцать. – К Диасу де Инслесу, выдающемуся медику. Он согласился взять тебя в подмастерья. Слушайся мастера. Он подготовит тебя для Бравалля.
– Да, отец, – кивнул Бертран.
До Анхуэса он не доехал. Вместо дома врача Диаса парень объявился в храме Шестирукого Кри. Все деньги, данные ему на обучение, он предложил гипноту Скуне. Наложите на меня инстант-образ, попросил он. Гарпии, псоглавца, демона, кого угодно. Я хочу стать бойцом.
И посмотрел на Шестирукого.
Так он смотрел на бабушку, пока та была жива – и Полина ни в чем не могла отказать внуку. Так он смотрел на конюха Пьеро, и тот соглашался обучать сопляка фехтованию. Так он смотрел на графа, и его сиятельство без причины защищал маленького строптивца. Так он смотрел на отца, и тот шел на уступки. Валяясь в луже, окровавленный, так он смотрел на портовых крыс, и те, утомившись его лупить, взяли мальчишку с собой в харчевню и накормили супом.
Но на Кристобальда Скуну взгляд юноши не оказал должного воздействия. Бронза ударилась о сталь – и отступила.
– Не могу, – ответил гипнот. – Если я соглашусь, ты умрешь.
– Почему?!
– Мы, гипноты, не гипнабельны. Начни я изменять твою психику, формируя наложение, и ты погибнешь, или сойдешь с ума.
Сперва Бертран пропустил мимо ушей это «мы, гипноты». Затем остолбенел от удивления, выпучив глаза – дивные, черные, убедительные глаза. И дал согласие остаться при лабораториях Скуны.
Ученик Шестирукого – возможно, последний ученик, учитывая возраст Скуны, – он косвенным образом воплотил свою мечту. Работа с людьми и хомобестиями, мастерами рукопашной. Накопление архивов боевого опыта. Не в силах достойно применять, он фиксировал и комбинировал, составляя инстант-образы.
Наложение требует искусности. Не все совместимо. Предложи могучему толстяку гарпическую манеру драться – и толстяк порвет сухожилия. Со временем Бертран научился безошибочно определять виды совместимости. В изяществе «подсадки» ему не было равных, если, конечно, не считать Шестирукого.
– Собирайся, – однажды велел Скуна. – Мы едем в столицу. Ты сопровождаешь меня. Присматривайся, мальчик. Еще год, и ты сдашь экстерном бакалавратуру. А там – университет. Степень магистра ждет тебя. Ты рад?
– Я рад, – поклонился Бертран.
Он радовался другому. Великий, обожаемый, ненавистный дед – в столице. И, кажется, внук из провинции все же сумеет утереть деду нос…
– Я хотел, как на Гаджамаде, – Бертран глядел в пол. – Я знаю, как там. Мне рассказывали. Скромность, говорят они. Великий воин выглядит безобидней мотылька! Я и подумал: кто выглядит безобидней покойника? В трансе все объекты убивали своего врага. А сами оставались живы. Моя победа выглядела безобиднейшей на свете…
Он шмыгнул носом, став похож на нашкодившего щенка. Вместе с этим в Бертране проявилось странное достоинство. Такое иногда возникает у преступника, который взошел на эшафот и наконец сообразил, что петля – не шутка, и не абстракция.
– Скромность, – повторил капитан, накручивая на палец рыжую прядь волос. – Нет, малыш. Тут ты дал маху. Гордыня…
– Я!.. – вскинулся юный гипнот. – Неправда!..
И умолк.
– Я не о твоей гордыне, – Штернблад-старший взял бутыль «Простака», потряс, вслушиваясь в бульканье, но наливать не стал. – Хотя это отдельная тема для разговора. Я о гордыне твоих… э-э… объектов. Они, знаешь ли, аж лопались от гордости. Трудная победа над врагом-виртуозом! Доминго, Мартин, гвардеец… Даже гарпия. Ты растопил и ее лед. Проклятье, ты взлелеял их гордыню, бросил в землю ядовитое семя, и теперь читаешь мне лекцию о скромности? На Гаджамаде еще говорят: уважение! Где твое уважение, малыш? Думаю, ты презирал их.
За окном копились сумерки. Рассказ Бертрана занял много времени. После него капитан поведал Скуне о драке на мосту, драке на крыше, драке в переулке и драке в темном углу. Судя по тому, как нервничал юноша, этим его подвиги не исчерпывались.
Но дед не стал уточнять, а внук держал язык за зубами.
– Меня ты оставил на закуску. Взгляни я тебе в глаза, и ты бы позже вернулся к учителю, доложив, что не застал меня дома. Кого ты припас для дедушки, малыш? Леонида? Минотавра?
– Л-леонида…
– Славная идея. Впечатляет. С твоими архивами легче стравить человека и миксантропа. Ты столько раз делал перекрестное наложение, что это въелось в твои мозги! Я очнулся бы у забора, страдая от болезненных, но неопасных для жизни ран. С памятью о бое, который выиграл, проспав весь бой от начала до конца…
Шестирукий Кри неприятно усмехнулся.
– Допускаю, Рудольф. Ты бы очнулся, и все такое. Но я допускаю, что этот дурачок вовсе не очнулся бы. А ты приехал бы ко мне на моей карете, правя лошадьми. И с грустью доложил, что старый Скуна лишился хорошего помощника. Помнится, ты уже имел дуэль с боевым магом?
– Да, – кивнул капитан. – Славный опыт. Его мне хватит до конца дней. Повторения я не хочу.
– Вы позабавили меня, судари Штернблады. Ваша история достойна авантюрьетты. Какой-нибудь Биннори купил бы сюжет за большие деньги. Внук-гипнот преследует деда-солдата. Жаль, я не пишу стихов.
– А в молодости? – заинтересовался капитан.
– Не твое дело. Как ты понял, что бои происходили в трансе? По отсутствию серьезных ранений?
Чтобы хоть чем-то заняться, а вернее, скрыть желание бежать отсюда со всех ног, Бертран пошел по номеру, зажигая свечи. Несметное множество свечей – на шкафу, на стене; в блюдечках на каминной полке. Черный интерьер располагал к богатому освещению. Бережно держа огниво, ассистент подносил зажженый трут к фитильку…