Гаситель
Шрифт:
– И дожди тут редкость.
– Бинго, – отозвалась Гарат. Мимо процокала очередная зебра, а возница прищурился, услышав незнакомое слово. На телеге у него лежали крупные плоды, похожие то ли на дыни, то ли на кокосы.
– Хлебное дерево, – пояснила Гарат. – Так, и старайся говорить без незнакомых им терминов.
– Это ты сказала «бинго», а не я, – не удержался Айнар.
– Ну и нечего за мной повторять, студент.
Айнар фыркнул.
– Но насчет дождей прав. Сухая засоленная земля, только подземные течения хороши, вода чистая, свежая. Из подкормки растений – навоз и
– Постапокалипсис какой-то, – внезапно сказал Айнар, прикусил язык: опять сейчас зебра проскачет мимо, крестьянин перекрестится (или что они тут делают), призовет на головы чужаков неведомые колдовские кары. Ему повезло. В очередной телеге сидели визгливые твари, вроде мелких свиней или огромных лысых хомяков, так что хозяин ничего не расслышал.
– Свиньи вон какие.
Свиньи. Да.
– Генетически они ближе всего к капибарам. Но да, свиньи. Так, все. Готовься показывать фокусы.
Площадь была круглой, почему-то Айнар такой ее представлял. В центре – статуя на постаменте: грозная фигура женщины в развевающемся платье или накидке, с каменным огнем на ладони. Хотелось подойти ближе, проверить, засижена ли гранитная дева голубями. Должны же здесь водиться голуби. Эти крылатые крысы везде есть. Впрочем, так просто протолкаться не получилось бы, площадь уже забили телеги с курами, свиньями-капибарами, продавали полосатых жеребят и абсолютно обычных на вид коров. Гарат пояснила, что их пасут на лугах возле леса – «там трава еще держится».
Телеги теснились друг к другу порой так близко, что пришлось пробираться с извините-простите. Повсюду шныряли мальчишки-торгаши, продавали сладкую холодную воду, цукаты и пирожки. Парочка явно подрезала кошельки, рожи у них были самые что ни на есть вокзальные. Воздух раскалился от тепла и криков – «а вот лучшие яблоки» – «…свежие корни таума» – «почем свиней отдаешь? Десять гхэ за поросенка? Да ты с дубу рухнул, в Могро на золото цены ниже!».
Пахло лошадиным и человеческим потом, кислым молоком, навозом, травами. Статуя возвышалась посреди копошения снисходительным стражем. Айнар прищурился сквозь очки, глядя на Циану Тар-Оронен снизу вверх. Подойди бы поближе, да и… нарисовать известный символ. Фаллический. Идея на уровне третьего класса школы для умственно отсталых, конечно.
Он устыдился и вновь заторопился за юркой проворной Гарат, которая темной тенью мелькала между телегами, людьми, лошадьми и облезлыми собаками. После очередного «куды прешь, дылда тесхенская» извиняться расхотелось. Вежливость в Ороне – примерно, как на улице Дыбенко.
Айнару наступили на ногу, а он с удовольствием двинул обидчика локтем. Вот, так лучше. Он теперь не раб, а свободный человек, к тому же… гений, как там его Гарат обозвала.
«Ай, иди к черту, Миллиган».
Гарат подлезла под телегой. Айнару пришлось протискиваться между тряпичником с яркими платками, платьями, «китайско-рыночного» вида штанами, рубахами и уже знакомыми хлебными плодами. Босоногая девчонка подобралась к саквояжу, протянула тонкую лапку, чтобы сорвать замок.
– Кыш отсюда, – беззлобно шуганул девчонку Айнар. Она исчезла в толпе, как испуганная дворняга.
Гарат заняла прилавок из перевернутой на попа огромной бочки. Айнар постучал по дереву – или не дереву, что-то вроде плотной травянистой структуры.
– Ты чего тупишь, давай, помогай!
Гарат разворачивала вывеску. Она изображала плошку, руку, лист травы, похожей на коноплю – полынник, местное растение, помесь полыни и подорожника, символ лекарей. Подпись гласила «ЛЕКАРСКИЕ УСЛУГИ», и секунду Айнар еще «тупил», потому что надпись была на незнакомом языке, буквы чужие. «Крестьяне неграмотные, а я – да. Откуда? Кто обучил раба…»
«Билли Миллиган» молчал. Айнар ойкнул, пробурчал «извини» под мрачным взглядом Гарат и растянул, наспех прибивая гвоздями из своего саквояжа, вывеску на двух складных шестах. Их Гарат приготовила с собой. Теперь прилавок обрел почти завершенный вид, а затем последовали инструменты то ли хирурга, то ли стоматолога, то ли средневекового коновала, если Айнар чего-то знал о средневековых коновалов.
Почти ничего. Здесь лечили, разумеется, Искрами. Искрами Жизни, вот как это называлось.
Люди проходили мимо. По соседству торговали сушеными фруктами, от них поднимался приторный густой аромат. Гарат ткнула Айнара:
– Ну, кричи.
– Что кричать?
– Да хоть что. Зубы, рвем зубы, удаляем чирьи, вычищаем раны! – нараспев у нее получилось почти мелодично. Айнар кашлянул и присоединился. Люди все равно проходили мимо, косились, изредка останавливались, даже шевелили губами. То ли картинки рассматривали, то ли знакомые буквы искали. Айнар заметил широкомордого тучного типа с огромным пламенеющим нарывом прямо над бровью, бледный и рыжеволосый, как остальные, он скреб покрасневшую складчатую лысину, но выбор сделать не решался. А ведь одет хорошо, наверняка, небедный.
Боялся. Искры – это понятно, а тут щипцы какие-то…
«Знаешь», – горло у Айнара уже побаливало, но он послушно рекламировал услуги, пытаясь переорать остальных торгашей.
«Знаешь, Гарат», – складывал он в голове, не решаясь высказаться. – «А зачем им твои скальпели и зубодерные инструменты, если можно все решить магией? Пуф – и готово. Как там в «Гарри Поттере» было? Авада Кедавра… стоп, плохой пример».
Толстяк ушел, никто больше не задерживал взгляда дольше, чем на пару боязливых секунд. У соседа фрукты раскупили до трети, солнце медленно перетекало из желтого к красноватому. Хотелось пить.
На языке теперь вертелось ехидное: ну да, мы, конечно, прямо-таки непримиримую войну магии объявили. Наука одерживает победу за победой. Сводки с фронта самые воодушевляющие.
– …удаляем зубы, чистим раны, – заунывно выводил Айнар. У него получалось с особым распевом, тесхенское наследие сказалось. Гарат вторила глуховатым прокуренным голосом.
Рынок понемногу редел, люди расходились кто по домам, кто запрягал полосатых лошадей. Приехавшие издалека, наверняка, торопились занять хорошие места в таверне, чтобы не ночевать под открытым небом или в амбаре, другие предпочитали подождать «до последнего клиента». Фигура Цианы Тар-Оронен взирала на неудачливых прогрессоров-попаданцев свысока, высокомерно, как должно быть, при жизни Светоч и смотрела на простых смертных.