Гастроль в Вентспилсе
Шрифт:
– Раз так, то снимаемся и берем курс на наш уголок, – предложила тетушка Зандбург. – Поможете мне прибрать помещение, а потом поиграете в пинг-понг или в новус.
Лица у ребят вытянулись.
– А мы думали, может, нам тут обломится пара рублишек, – не выдержал Герберт.
– Тоже мне Гарри Пиль, – поддела Зандбург. – По-твоему, если можешь по деревьям лазать, то уже и артист? Никто не клюнет на твои дырявые штаны, тут делают настоящее искусство… А тебе, Райта, что не дает покоя? Слава Греты Гарбо или Марлен Дитрих? Так имей в виду, у каждой из них ума было больше, чем у десяти таких, как ты.
Длинноногая Райта надулась.
– В уголке скучно. Двое играют, а остальным мух ловить…
– Если б хоть музыка была… – мечтательно протянул Мексиканец Джо. – Врубить бы настоящий попс в твоем вкусе, Кобра.
– Мы копим деньги на японский транзистор, – выпалил Герберт. – Вчера в комиссионке видели трехдиапазонную «Сикуру», и стоит всего полтора куска. Монте-Карло берет даже днем, мы ее покрутили.
– А тебе обязательно Монте-Карло, иначе умрешь! Так намотай на ус то, что тебе говорит взрослый человек, кое-что повидавший на свете. Самым лучшим радио было, есть и будет радиоточка. Тут тебе и музыка, тут тебе и новости и никакого шума и треска. И незачем забивать башку разными шлягерами, вы и без того балбесы. В ваши годы я помогала матери хозяйство вести, ни о каких транзисторах даже заикнуться не смела…
Тетушка Зандбург по всей вероятности еще долго читала бы мораль ребятам, если бы в эту минуту на площади не появился микроавтобус киностудии. Из него выскочил очкастый мужчина в черном кожаном пиджаке, за ним выпрыгнула чернявая худышка в сером беретике на вздыбленных кудрях. В руках она держала кинокамеру. Не теряя ни секунды, кинооператорша навела объектив на скопище людей, уткнулась носом в видоискатель и включила мотор.
– Не тратьте зря пленку, Лилия, – сказал ей режиссер Крейцманис. – Опять не хватит на кинопробы.
Лилия Дунце не дала себя сбить с панталыку. Злые языки утверждали, что невооруженным глазом она теперь вообще ничего не видит, а может воспринимать окружающее лишь через видоискатель киноаппарата. Лилия не возражала против такого мнения. И сейчас профессиональное чутье позволяло ей безошибочно брать в кадр наиболее подходящих кандидатов.
У Крейцманиса тоже глаз был наметан на оригинальных типажей. В свое время он изучал психологию и стал неплохим физиономистом, так что не было ничего удивительного в том, что и оператор и режиссер одновременно обратили внимание на тетушку Зандбург.
– Вы великолепны! Прямо как по заказу! – возликовал Крейцманис и принялся трясти старушке руку. – Прошу вас, присядьте, то есть, конечно, стойте… В театре вы бывали?
– Театр – моя стихия! – тетушка Зандбург выпрямилась, насколько ей позволяли годы. – В драмколлективе нашего домоуправления мне доверяют самые ответственные роли. И только здравый смысл вынуждает меня отказываться от таких образов, как Гретхен или Дездемона. В моем возрасте позволить убить себя на глазах у публики какому-то ревнивцу-негру…
– В нашем фильме подобные страсти вам не грозят. Роль бывшей домовладелицы для вас будет сущий пустяк, – успокоил Крейцманис. – К примеру, попробуйте произнести такую реплику: «Как вспомню свой первый бал в этом зале!.. Высший свет города!.. Даже капитанш не пускали на порог…»
– Неправда! – запротестовала Зандбург. – Мой покойный в ту пору ходил всего вторым штурманом, но я не пропускала ни одного званого вечера.
– Еще бы! Вашему папаше принадлежала оптовая торговля и трехэтажный дом на Гертрудинской, – вмешался в разговор стоявший рядом старичок.
– Как не совестно говорить такие вещи, товарищ Тимрот! Мой отец обанкротился еще в тридцать первом году и потом до самой смерти работал простым судебным исполнителем.
– Бог дал, бог и взял, – прочувствованно заметил Тимрот.
– Лилия, глядите-ка, вот он, наш проповедник-баптист! О лучшем просто грех мечтать! – восторгался режиссер. – Снимайте, что вы глаза вылупили… Такая везуха прямо с самого утра. Янсон, запишите адреса и паспортные данные.
– Я? – выдохнул Тимрот. – Зачем вы вводите меня в соблазн? Ведь в писании сказано: бесчестье – удел того, кто гонится за благами на этом свете.
– Прекрасно! – Дунце опустила камеру. – Благодарю вас, достаточно. Я смотрю, вы уже начинаете вживаться в роль.
– В какую роль?
– В образ брата Сигизмунда, – пояснил Крейцманис. – Есть у нас по сценарию один такой святоша.
– Господи, не дай взять грех на душу… Я хотел сказать… Нельзя ли сыграть кого-нибудь еще? Ближе к трудящимся…
– Нет, нет, нет! Роль проповедника будет сидеть на вас прямо-таки с иголочки, – агитировал директор картины Янсон. – Платить будем восемь рублей за съемочный день и по столько же на озвучивании.
– Что ж, это еще куда ни шло, – заметила Зандбург. – Скажите, а в надписях наши фамилии будут?
– Сейчас трудно сказать, – режиссер спрятал улыбку в свой большой носовой платок. – Если очень хорошо сыграете…
– Насчет этого можете не сомневаться, – с холодком в голосе перебила тетушка Зандбург. – Но я все-таки попрошу сохранить мое инкогнито или дать возможность выступить под псевдонимом. Опасаюсь, как бы высокопоставленные родственники не истолковали мой шаг превратно и не подумали, что я гонюсь за славой или за деньгами.
Теперь никто уже не помнил, каким образом к Райте прилипло прозвище «Кобра». Фигура ее вовсе не была по-змеиному гибкой, нос ее не украшали очки, и волосы тоже не были настолько пышными, чтобы хоть издали напоминать клобук кобры. Да и по характеру своему эта шестнадцатилетняя пухленькая блондинка была скорее добродушной, нежели ядовитой. Она была единственной девчонкой, которой удавалось вот уже несколько лет состоять в компании «заклятых холостяков». Эта братия носила неведомо где раздобытые значки-эмблемы с буквами ВАБ – Вентспилсская Автомобильная База, – которые расшифровывала как «Великие американские бизнесмены». Райту они терпели в своей бражке по нескольким причинам: если скандинавским морякам после третьей рюмки на глаза попадалась Райта с ее невинной улыбкой, по-детски пухлыми щечками и голубыми очами, в которых светилось наивное доверие, то им начинало казаться, будто они не в Вентспилсе, а в своем далеком Нарвике, Хаммерфорсе или Пори и к ним навстречу бежит с развевающимися по ветру рыжеватыми волосами их невеста. И они принимались щедро ее одаривать – жевательной резинкой, сигаретами, шариковыми ручками, пробными флакончиками духов, пестрыми расписными косынками. Райта никогда не пыталась что-либо присвоить себе, отдавала все в общий котел, который пополнялся скупленными и выменянными вещами. Не менее полезной оказывалась девушка и когда требовалось что-нибудь сбыть. У нее были знакомые перекупщики еще с тех времен, когда мать в трудные минуты заставляла ее на рынке в проходах между ларьками распродавать подарки, присланные дедом из Канады. Но потом из заграницы пришло письмо в черной траурной рамке, вслед за ним на почте в последний раз была получена посылка с обратным адресом уже покойного Яниса Клявиня, и на этом сей источник доходов навсегда иссяк. Осталась лишь сноровка безошибочно находить вероятного покупателя и по его виду определять наиболее подходящую цену товара. Еще «бизнесменам» нравилось и то, что Райта никогда не выказывала сомнения в их превосходстве и праве повелевать и подчинялась всем распоряжениям Мексиканца Джо и даже Герберта Третьего.