Гастролеры и фабрикант

Сухов Евгений Евгеньевич

Разговор происходил в кабинете исполняющего обязанности полицеймейстера Острожского. Сам Яков Викентьевич скромно сидел в уголочке и помалкивал. Он уже понял, что Всеволод Долгоруков успел обработать Феоктистова, связав его какими-то обязательствами, или запугал откровенным шантажом, способным уничтожить. А значит, обращаться в полицию за помощью мильонщик не станет.

– Заканчивайте, Николай Людвигович, – тоном человека, покорившегося судьбе, произнес Острожский. – Это все пустое, вы лишь сотрясаете воздух без всяческой пользы… Вы же видите, господин Феоктистов не желает нам помочь. Или не может под давлением некоторых обстоятельств,

которые связывают его по рукам и ногам. А потом: Илья Никифорович ведь просто «ошибся», когда говорил, что у него пропали деньги, и приносит нам свои извинения за причиненное беспокойство. Неужели же мы будем наказывать его за эту ошибку? Ведь ошибиться может каждый из нас. Даже вы или я… Что же касается пропавших денег, то, как уверяет нас Илья Никифорович, они у него чудесным образом нашлись. Просто он вложил их в какое-то свое предприятие и позабыл об этом. Так бывает: человек совершенно забывает о почти трех миллионах рублей, куда он их подевал. А потом вспоминает, и все встает на свои места. Я правильно вас понял, господин Феоктистов? – обратился к мильонщику Острожский с явной ехидцей.

– Совершенно верно, – повернулся в его сторону Илья Никифорович, будто бы не замечая никакого подтекста в словах Острожского. – Я бы и рад вам помочь вывести на чистую воду жуликов, только никакого жульничества со мной никто не совершал…

– Ну, вот и славно, господин Феоктистов, – поднялся со своего места Яков Викентьевич. – Претензий к нам у вас ведь не имеется?

– Не имеется, – ответил мильонщик и выдал подобие улыбки.

– У нас тоже нет к вам претензий, – улыбнулся в ответ Яков Викентьевич. – Пока нет, – добавил он уже ледяным тоном. – Ступайте домой, господин Феоктистов, и пусть вам снятся только хорошие сны.

– Благодарствуйте, – как-то по-крестьянски ответил мильонщик и бочком выбрался из кабинета.

– Зря вы его отпустили, – посетовал Николай Людвигович. – Если бы его поприжать еще малость…

– Прижимай его, не прижимай, все равно он ничего не напишет и не скажет, – оборвал своего помощника Острожский. – Господин Долгоруков обошел нас и здесь… – Яков Викентьевич горько усмехнулся: – Что ж, следует признать, что он обыграл нас вчистую. Умыл, так сказать. А умен ведь, шельма, а?

Розенштейн пожал плечами, потом, немного подумав, кивнул:

– Согласен с вами, Яков Викентьевич. Умен и хитер. Но тем и опасен! Если вы позволите мне еще покопаться в этом деле, то, возможно, я и смогу…

– Нет, не позволю, Николай Людвигович, – снова не дал договорить своему помощнику Острожский. – И посоветую вам поскорее забыть об этом деле. Не было ничего, и точка…

– Хорошо, господин исполняющий должность полицеймейстера, – перейдя на официальный тон, ответил Розенштейн.

– Вот и славно, – с некоторым облегчением резюмировал Острожский.

– Разрешите идти?

– Чем намерены заняться, господин Розенштейн?

– Жду ваших приказаний, – ответил Николай Людвигович.

– Что ж, – усмехнулся исполняющий обязанности казанского полицеймейстера, – приказание остается прежним: найти и обезвредить банду «Черных воронов». И чем скорее – тем лучше…

– Слушаюсь, – ответил Розенштейн и повернулся, чтобы выйти.

– Минуточку, – остановил его Острожский. – А где этот баул с «куклой»?

– В моем кабинете, – посмотрел на начальника помощник.

– Уничтожьте его.

– Понял.

– Да и еще… – Острожский помедлил. – И принесите мне папку. Ту, что с красными тесемками…

* * *

Илья Никифорович возвращался на извозчике к себе домой и думал.

Вот

ведь как получается: кто-то зарабатывает деньги тяжким трудом, потом и кровью, рискует, не спит ночей, изворачивается, бьется за каждую копейку, а кто-то, как этот Долгоруков со своей шайкой, придумав хитроумный план, отбирают эти деньги, не ударив при этом палец о палец. То есть единственно поработав своими мозгами. А это несправедливо. Таких, как Долгоруков, нужно наказывать и сажать в тюрьму или отправлять на каторгу, но, увольте, господа, без его помощи! И вообще, для наказания существуют фискальные органы: полиция, суды, жандармерия. Пусть они отрабатывают свой хлеб. Им за поимку преступников и их наказание жалованье платят… И весьма немалое!

Коляску подкинуло на каком-то ухабе, и мысль пропала. Взамен ее пришла другая, про Наталию Георгиевну. Вот ведь какая зараза оказалась…

Когда он подъехал к ее дому – тьфу ты, к ее, к своему дому – в Собачьем переулке, дом был пуст. Так и не достучавшись, Феоктистов открыл входную дверь своим ключом и сразу почувствовал неладное. Все вроде бы оставалось, как прежде, но чего-то явно недоставало.

Илья Никифорович прошелся по комнатам и понял: недоставало вещей Наталии. Вывод был однозначен: девица, не попрощавшись и не сказав последнее «прости», попросту съехала, то бишь сбежала. Вот она – людская благодарность! Впрочем, чего еще ожидать от таких вот дамочек! А не он разве лелеял ее, дал крышу над головой, кормил, поил, одевал… И спросить-то было не у кого, куда, мол, подевалась постоялица этого дома, поскольку сам выбирал такой дом, чтобы подальше от людского глаза.

Конечно, это они все устроили. Долгоруков с этим «графом» и стариком Огонь-Догановским. А ведь Алексей Васильевич показался ему таким благообразным и вызывающим доверие господином! Никому нельзя доверять в нынешнее время. Вот, поверил проходимцам – и что в результате? Лишился без малого трех миллионов. Мог и большего лишиться, дурак стоеросовый. Вот вложился бы десятью миллионами, и что? Не было бы сейчас и их…

Илья Никифорович в сердцах чертыхнулся, пнул кошку, что терлась возле ног, и закрыл дом. Что ж, надо как-то возвратить утраченный капитал. Быстро такую сумму, конечно, не вернуть, но годика за два – вполне возможно. Если, конечно, постараться. А он уж – постарается…

Спал в эту ночь Илья Никифорович скверно. Снилась какая-то дребедень; летал по комнате баул с деньгами, и Феоктистов пытался его безуспешно поймать, а когда ему это все же удалось, то баул превратился в огромную бабочку, которая со смехом, похожим на смех этого мошенника Долгорукова, выпорхнула в раскрытое окно. Он едва не вывалился в него, пытаясь ее догнать.

Снился чиновник особых поручений Департамента полиции Засецкий. Илья Никифорович, зная, что он вовсе не тот человек, за которого себя выдает, стоял все же перед ним навытяжку, а за спиной у него висела на ремне винтовка с прикрепленным штыком.

– Защищать Отчизну – святое дело, – говорил Засецкий, одетый в полковничий мундир. – И большое благо для каждого российского гражданина. А умереть за свою державу – еще большая честь…

– Дыкть, мы завсегда, – ответствовал Илья Никифорович, а потом топал куда-то в пыльной колонне таких же, как он, рекрутов, во все горло распевая строевую песню:

Солдатушки, бравы ребяту-ушки,Где же ва-аши де-еды?Наши де-еды – славные побе-еды,Вот где на-аши де-еды!