Гауляйтер и еврейка
Шрифт:
Таубенхауз кивал головой и время от времени восклицал:
— Хорошо, замечательно!
От этих похвал щеки у Фабиана покрылись румянцем.
Он был в ударе, говорил прекрасно и большую часть речи произнес, не глядя в записку. Прекрасно понимая, что она значит для него, Фабиан так часто ее перечитывал, что затвердил наизусть.
— У нас есть Музейное общество! — восклицал он. — Но оно спит! Есть Историческое общество, оно тоже спит. Между тем, вблизи города имеются замечательные древние гробницы. Есть у нас и Общество туризма, есть Общество содействия процветанию
Таубенхауз засмеялся. Но то было последнее проявление его чувств, после этого он затих. Он сидел, вытянув ноги и вперив взгляд в потолок, усталый и с виду безразличный. Что он, вправду устал? «Да нет, нисколько, — решил Фабиан, уверенный в успехе своего дела. — Он не устал, но он слишком откровенно выражал похвалу своему подчиненному и теперь разыгрывает равнодушие. Я насквозь вижу тебя, Таубенхауз».
Фабиан кончил, Таубенхауз неторопливо встал и обстоятельно протер очки в золотой оправе. Он потянулся, словно его клонило ко сну.
— Что ж, хорошо, — пробормотал он с явно наигранным равнодушием. Потом он взглянул на Фабиана, скромно стоявшего у письменного стола. — Вы отлично поняли мысли, которые я вам изложил, — произнес он. — Ваш проект будет хорошей основой, спасибо. Попрошу вас еще составить мне список всех видных граждан, которым должны быть разосланы приглашения.
«Да, я тебя сразу понял», — подумал Фабиан, откланиваясь.
Он вернулся к себе в контору в прекрасном настроении.
— Фрейлейн Циммерман, мы получили весьма почетное задание, — начал он, и худощавая секретарша залилась румянцем радости. — Нам нужно составить список всех видных граждан, которые должны быть приглашены на доклад бургомистра. Вот какие мы теперь стали важные. В нашей власти оказать высокую честь и нанести глубочайшее оскорбление. Понимаете?
Поздно вечером в «Звезде» он заказал бутылку шампанского и полдюжины лучших сигар.
«Ты честно заработал это, Фабиан», — сказал он себе.
Небольшое кафе «Резиденция» помещалось в старинном павильоне возле бывшего епископского дворца. Из кафе открывался красивый вид на старую липовую аллею, но посещалось оно главным образом в хорошую погоду, по праздникам и в дни концертов на открытой эстраде. В остальное время здесь сидели разве что скромные обыватели, погруженные в чтение газет, и дамы, собравшиеся посплетничать за чашкой кофе. По средам шахматный кружок устраивал в этом кафе турниры.
Как только Фабиан в пять часов подошел к главной аллее, он сразу почувствовал: Криста уже здесь; ощутил это по мгновенному приливу радости, по чувству свободы, легкости, веселья, нахлынувшим на него. Открыв дверь, он увидел ее у окна за маленьким столиком. Она подняла голову, посмотрела на него, нежно улыбаясь карими глазами. Ее взгляд и улыбка наполнили его радостью.
С этой минуты он стал другим, новым, преобразившимся человеком.
— Вы пришли как раз вовремя, — обратилась она к нему. — Я уже пирую. Присаживайтесь вот здесь, рядом, так удобней рассматривать снимки.
— Итак, это все ваши испанские трофеи? — спросил Фабиан, усаживаясь. — Вы, видно, не ленились!
Перед Кристой на столе лежала кипа фотографий, которые она только что рассматривала. В большинстве это были открытки, какие обычно покупают путешественники. Но многое было заснято ею самой.
Несколько лет жизни Криста Лерхе-Шелльхаммер посвятила лепке и живописи, но теперь, по ее словам, окончательно перешла на архитектуру, которой занималась серьезно и с любовью. Каждый год они с матерью совершали путешествие в автомобиле, ведя машину по очереди. В прошлом году они несколько месяцев ездили по Испании и привезли оттуда все эти фотографии, большей частью снимки зданий и архитектурных деталей, порталов, лестниц, капителей, крытых галерей и водоемов, полюбившихся Кристе.
— Подождите, — живо проговорила она, — сначала я покажу вам прелестную маленькую часовню в Толедо. Где же она? Только что я видела этот снимок. Если не ошибаюсь, это одна из древнейших испанских церквей. В нефе есть несколько прекрасных Греко, только кое-что, к сожалению, небрежно реставрировано. Вот она, нашлась. Мне удалось раздобыть только эту жалкую фотографию.
Она принялась рассказывать о кабачке напротив часовни, в который они обе просто влюблены, в особенности мать. В этом погребке рядами стояли амфоры и кувшины для вина в рост человека, вкопанные в землю и подпертые палками. Эти гигантские амфоры были из красной глины, и погребок выглядел как во времена древних римлян. Какая прелесть! Там имелись редкостные старые вина, и они с матерью каждый день выпивали по стаканчику. Мать даже говорила: «Иди любуйся своими Греко, а я останусь здесь с моими амфорами». Криста рассмеялась.
Она рассказывала очаровательно и удивительно наглядно. Каждая подробность пластически оживала в ее памяти. Ее гибкие руки, казалось, лепили высокие амфоры, и прекрасные Греко отсвечивали в сиянии ее глаз. Фабиан наслаждался звуком ее мягкого голоса и прелестью ее речи, нанизывающей слова, как драгоценные камни.
— Меня поражает, — сказал он, — что вы помните каждую мелочь.
— То, что любишь, всегда ясно помнишь, — отвечала Криста. — Вот посмотрите, — с оживлением продолжала она. — Разве это не прелесть? Три детали изящной галереи в старой Барселоне. Теперь эта галерея соединяет служебные помещения президента Каталонии. Разве это не шедевр готического искусства?
Фабиан кивнул, очарованный ее улыбкой и трепетом, слышавшимся в ее голосе. Галерея была и в самом деле великолепна.
— Просто замечательно! — воскликнул он и, чтобы блеснуть своими знаниями, добавил: — Легкость этих колонн, по-видимому, определена изяществом мавританской архитектуры.
Криста задумалась, и по тому, как она нахмурила свой красивый лоб, Фабиан понял, что этот вопрос серьезно занимал ее. Затем она подняла на него глаза.
— Не только по-видимому, а так оно и есть. Вот вам красноречивое доказательство того, как арабское искусство обогатило испанскую готику.