Гай Иудейский
Шрифт:
Много дней спустя — это время показалось мне вечностью — мы наконец достигли Антиохии. Сулла, как и всегда, словно тень следовал за нами, то исчезая из поля моего зрения, то появляясь вновь. Глупый и беспечный Ананий так и не заметил его присутствия рядом. Больше всего я боялся, что Сулла подойдет к нам: заговорит, станет угрожать и, главное, поймет, что именно Ананий мой проводник к Гаю. Если бы он понял это, то я стал бы ему не нужен. Я решил про себя безжалостно, что убью Анания в тот самый миг, как только Сулла подойдет к нам, и при этом не буду выяснять., догадался ли он обо всем или подошел по другой причине.
Когда мы достигли Антиохии и, не въезжая в город, расположились недалеко, в поле, на отдых, я попросил Анания внимательно меня выслушать. Я сказал ему, что у Гая есть деньги, много золотых монет, которые он обещал мне и которые обязательно отдаст, лишь только я встречу его. Дальше я сказал, осторожно указав на Суллу, сидевшего поодаль, что вот этот человек враг Гая и хочет забрать у него те деньги, которые принадлежат мне. Он преследует меня повсюду и ждет той минуты, когда я встречусь с Гаем. Ананий посмотрел в ту сторону, где сидел Сулла, и лицо его вытянулось от удивления и страха.
— А что он сделает с тобой, с нами? — наконец сумел выговорить он, повернувшись ко мне.
— С тобой он ничего не сделает, — отвечал я, вздохнув, — а меня убьет.
— Убьет! — страшным шепотом произнес Ананий
— Убьет, — подтвердил я довольно спокойно.
Такое мое спокойствие было, конечно, наигранным.
Я хорошо чувствовал Анания и понимал, каким образом можно испугать его по-настоящему. И я не ошибся — Ананий был сильно испуган.
— Что же теперь будет? — едва не плача, произнес он.
— Не бойся, Ананий, — сказал я, — мы сумеем перехитрить этого человека.
— Но как? — пролепетал Ананий — Я не хочу, я боюсь! Это не мое дело, а твое.
Тут он, поминутно поглядывая на Суллу, стал упрекать меня за то, что я ввязал его в эту историю и что только одного того страха, которого он натерпелся, когда бежал из общины, хватит на всю его жизнь и другого такого переживания он просто не перенесет.
— Понимаю, Ананий, — сказал я с обреченностью в голосе, — но что же теперь делать!
— Я не хочу, я уйду… — заплакал он, и слезы крупными каплями побежали по его лоснящимся щекам.
Вот тогда я и сказал ему, что у меня есть план и что главное — это вовремя предупредить Гая. Ведь община христиан не даст его в обиду, но если этот человек, Сулла, явится к Гаю внезапно, то последний не сумеет защититься сам и не успеет позвать на помощь.
Наш разговор с Ананием был долгим и тяжелым. Впрочем, я заранее предполагал это. Он то плакал и просил отпустить его, то ругал и поносил меня самыми последними словами, то впадал в совершенное оцепенение и бессмысленно молчал. Но я все-таки сумел ему втолковать, что нужно делать, и убедил, что это наш единственный шанс на спасение. Ему некуда было деваться — причитая и жалуясь на свою несчастную судьбу, он вынужден был согласиться.
Мы въехали в город и, следуя указаниям Анания, оказались на той улице, где стоял дом его родственника.
Я дождался вечера и строго приказал Ананию делать, как я сказал. За все время нашего долгого пути впервые я не просил, а приказывал. Для большей убедительности я вытащил и показал ему нож, говоря, что, если он выдаст меня, у меня не будет никакого другого выхода, как только покончить с ним. Он в страхе смотрел на нож и беспрерывно кивал. Мы поменялись одеждой: он надел мою, я — его. Правильнее сказать, я делал все за него — его руки не слушались, а губы дрожали. В самом конце я повязал его голову моим платком, который стал носить некоторое время назад, так чтобы он запомнился Сулле. Лицо под ним, да еще в темноте, трудно было разглядеть.
— Ну все, Ананий, пора, — сказал я, оглядывая его внимательно и придирчиво.
Но Ананий не двигался с места. Его тело била мелкая дрожь, взгляд был неподвижен — мне показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Я с ужасом подумал, что из-за глупости и трусости Анания мне так ничего и не удастся сделать. У меня мелькнула мысль оставить его в покое и положиться на судьбу.
Но отступать было поздно. Загасив светильник, я крепко взял Анания за плечи, толкнул к выходу. К моему удивлению, он пошел, к тому же довольно ровным шагом, хотя и напряженно ступая. Осторожно прячась за выступами коридора, в котором на мое счастье было почти совсем темно, я последовал за ним. Он медленно сошел со ступенек и оказался во дворе.
Тут произошло невероятное, я меньше всего ожидал этого. Постояв несколько мгновений, Ананий вдруг бросился со всех ног к лошади, которую мы привязали тут же, отвязал, вскочил в седло и, ударяя ее ногами и рукой, ускакал в темноту. Прошла минута, а то даже и две, когда я увидел проскакавшего мимо Суллу. Воистину, тогда Господь был на моей стороне, и я, никогда не думавший о Боге, мысленно вознес ему хвалу.
Лишь только затих топот копыт, как я соскочил со ступенек, прижимаясь к стене дома, и юркнул в темноту. Как и в тот раз, когда я бежал из общины, ноги несли меня сами — я не бежал, а почти летел над землей.
Едва ли не в несколько минут я оказался у дома, указанного мне Ананием. Справившись с одышкой, постучал и спросил хозяина. Ко мне вышел пожилой, опрятно одетый человек, вежливо и даже смиренно спросил меня, что мне нужно. Я принял самый несчастный вид и намеренно сбивчиво, но довольно понятно стал говорить, с какими трудностями я добирался до Антиохии, чтобы только примкнуть к общине христиан. Я увидел — что было естественно — недоверие в его взгляде и тут же сказал ему про Анания. Что встретил его в Эдессе, где он поведал мне об единственно истинном учении Господа нашего Иисуса Христа. Последнее я произнес твердо и с особенным чувством. Стоявший передо мной человек удовлетворенно повел головой, а я, не давая ему прервать меня, сказал, что жажду истины и что это единственный смысл и единственное оправдание моей ничтожной жизни.