Гайдамаки
Шрифт:
— Нет, ты скажи, почему ты такой? — не отступался Роман. — Неужели тебе не хочется выпить?
— Хочется… как голодному по нужде выйти.
Роман приготовился сказать какую-то колючую остроту, но его перебил Хрен:
— В самом деле, отстань! Чего ты прицепился к человеку, как злыдни к нищему. Не хочет, и пускай. Ты, Максим, насовсем в Сечь?
— Через неделю домой поеду.
— Может, в нашем курене останешься? Что тебе дома — злыдни стеречь?
— А что у вас делать? Коней Карасевых пасти? Я их у аги напасся.
— Ого, у Карася есть что пасти. Двести восемьдесят жеребцов, — обронил какой-то запорожец, лежавший в тени за цебром.
— Двести восемьдесят! — даже Роман поднялся. — Больше, Максим, чем у нашего аги было. И вы держите такого в курене?
— Ты, парубок, видно, мало ещё горя видал. Помолчи, лучше будет.
— Чего же молчать, — возмутился Роман, — разве и на Запорожье не вольно говорить правду!
Наступило длительное молчание. Только нудно потрескивал фитиль да какой-то запорожец чавкал, обсасывая тарань.
— Видишь, хлопец, — загадочно и не торопясь проговорил Хрен, — вольно-то вольно, а только дурней всегда бьют.
Роман блеснул глазами.
— Смотри, дядько, чтобы я за такие слова по шее не заехал, хоть ты и старше. А то можно и на кирею встать. [21]
— Не горячись, меня пугать нечего, — спокойно промолвил Хрен. — Я уже, сынок, дважды стрелялся на кирее. Это не бог весть что, было бы только из-за чего. Я тебе плохого не желаю, молодой ты, можешь в беду попасть.
21
«На кирею встать» — казацкая дуэль с близкого расстояния — на концах разостланной киреи.
Носатый запорожец протянул коряк:
— Выпейте вдвоем и не нарушайте доброй беседы. А я вам лучше расскажу одну быль. Случилось когда-то мне заночевать у одного валаха…
Разговор повернулся к излюбленной запорожцами теме. Говорили о ведьмах, оборотнях, леших. Носатый запорожец рассказал, как он заснул на возу в чужой клуне и его со свистом и гиканьем возили вокруг сохи черти, как он перепугался и не мог ничего сделать. И только под утро догадался — вывернул сорочку, чертей сразу как водой смыло.
— А ты не пьяный был? — спросил один из слушателей.
— Крест святой, — божился запорожец, — утром ещё и след от колес на току видно было.
— Меня когда-то такие черти возили, — вмешался Хрен. — Пришел я раз с крестин. А парубки понамазывали морды сажей да ещё и одежу мою под стреху запихнули, вот поискал я её на другой день. Максим, может, ты и вправду брезгаешь нашей чаркой?
Максим взял коряк и выпил крепкий сладковатый напиток, пахнувший медом и сухими грушами.
— Пускай вам Роман про чертей расскажет, — сказал он, улыбаясь. — Он с ними, как с кумовьями, жил.
— Не надо бы на ночь нечистого поминать, — несмело попросил кто-то.
— Да чего там, с нами крестная сила, — перекрестился носатый. — А ну-ка, ну-ка, хлопче.
— Правда, это не со мною было, — переворачиваясь на живот, начал Роман, — а с соседом. Поехал он однажды в лес…
— Не вертись, как на огне, — прошептал кто-то своему соседу, — слушай.
— Вот, значит, поехал он в лес, а за ним щенок увязался…
Зализняк легонько пожал Хрену руку и встал. Хрен вопросительно поднял на него глаза. Максим прижал ладонь к щеке, показывая, что идет спать, и, ступая тихо, вышел из куреня.
Ёжась от утреннего холода, Мелхиседек прошел в распахнутую настежь дверь. В церкви стояла полутьма, свечей горело немного, и в углах было совсем темно. Церковь была почти пустой, только возле аналоя столпились запорожцы — преимущественно старики, седобородые сечевые деды. Поспешно прошли на свои места писарь, есаул и судья. Подпономарь, который ежедневно будил их, сегодня немного опоздал — они были заспанные, с нерасчесанными чупринами. Мелхиседек брезгливо поморщился — возле аналоя кто-то громко икал. Отыскав глазами главный бокун [22] — отгороженное решеткой место для старшины, игумен увидел, что кошевой уже стоял там. Виднелась только его широкая спина в кирее и бритый затылок. Заутреню сегодня служил сам соборный старец. Постояв немного, Мелхиседек прошел в ризницу. При его появлении дородный лысоголовый поп испуганно встрепенулся и прикрыл что-то подрясником.
22
Бокун — отгороженное место в церкви для старшины.
«Видно, похмелялся перед молитвой», — подумал Мелхиседек и спросил:
— Почему это в церкви пусто? Где казаки?
Поп поддернул под рясой штаны, завернул какую-то страницу в библии.
— Спят, как кабаны. Крестом же их в церковь не погонишь. Покойный кошевой, царство ему небесное, — поп перекрестился, — перед церковными выборами издал было указ всем заутреню слушать. На другой день пришел, а в церкви — хоть свистни. Он в ближайший курень: одного за чуб, другого. «Чего это вы, сучьи дети, молитву не слушаете?» — «Как не слушаем, — те ему в ответ, — мы нарочно и дьякона выбрали такого, чтобы в куренях его было слышно». А дьякон, не буду врать, бывало, как заведет, верите — потолок звенит. Однако жаловаться на запорожцев нельзя, бога они почитают и на подаяния не скупы.
Мелхиседек вернулся в церковь. Встал в левом крыле перед образом святого Николая, которого какой-то богомаз намалевал с непомерно длинной бородой и запорожскими усами. По окончании службы, когда все вышли из церкви, Мелхиседек подошел к кошевому Запорожской Сечи Петру Калнышевскому. Тому, очевидно, уже кто-то доложил о приезде правителя правобережных церквей, и Калнышевский встретил Мелхиседека без всякого удивления.
— Я должен поговорить с вами, — после приветствия сказал Мелхиседек.
Кошевой расстегнул кирею — после церковной духоты ему было жарко — и кивнул головой в сторону улицы.
— Прошу в мой дом. Там и поговорим.
Размахивая палицей, он двинулся от церкви. Он обходил только большие лужи и шагал так широко, что Мелхиседеку приходилось почти бежать. Иногда, вспомнив об игумене, кошевой замедлял ход, но спустя мгновение забывал и снова начинал выбрасывать палицу далеко вперед. Мелхиседек даже не заметил, как они вышли на майдан.
— А шинков у вас немало, — переведя дух, сказал Мелхиседек. — Видно, запорожцы изрядно бражничают.