Газават
Шрифт:
О ненавистные, презренные урусы! Они поплатятся ему за это! Аллах поможет ему отомстить им!
Легкий крик жены сразу прерывает скорбные мысли Шамиля. Патимат, едва живая, чуть держится в седле.
— Смотри, смотри, повелитель! — шепчут беззвучно ее помертвевшие губы.
Он бросает быстрый взгляд по указанному направлению, и вдруг вся кровь холодеет в его жилах.
Прямо наперерез им несутся казаки… Целый отряд казаков, очевидно посланных в погоню… Он ясно слышит то дикое гиканье, каким они погоняют коней…
О, не даром они бросились по пятам за ним, точно хищные волки за горным
Но что будет тогда с нею, Патимат? Что будет со старой матерью и сыном? Их возьмут в рабство ненавистные урусы и заставят работать на своих жен, как последних рабынь-служанок… Она зачахнет в неволе, бедная голубка Патимат… Она — жена имама, предназначенная к лучшей доле, — и вдруг невольница урусов! И старуха-мать тоже… Каково ей покажется провести последок дней ее жизни в плену, в неволе?.. О великий Аллах! Он не допустит этого!..
— Мой верный Хаджи-Али, — говорит Шамиль чуть слышно, обращаясь к своему неизменному другу, — постарайся с женщинами промчаться к мосту… Когда волки травят джайрона, они не обращают внимания на стадо зайцев, попадающихся им по пути… Окружите женщин и гоните, во имя Аллаха, ваших коней, а я…
— Что ты хочешь делать, повелитель? — в страхе восклицает тот.
Но Шамиль вместо ответа молча поворачивает коня и, взмахнув нагайкой, несется во весь опор в противоположную от своих сторону.
Казаки, заметив издали быстрый маневр белого всадника, в свою очередь пришпорили лошадей и устремились за ним в погоню.
Этого только и добивался имам. Ему надо было отвлечь их внимание от женщин и сына, и ради них он жертвовал собой.
Теперь он несется как безумный на своем белом коне в белой чохе с зеленой чалмою, обвивающей сбившуюся набок папаху, поминутно снабжая ударами нагайки своего быстрого скакуна. Тот мчится как вихрь, точно чувствуя, что от быстроты бега зависит спасение всадника. Но и лошади казаков в скорости не уступают ему. Они несутся с быстротою стрелы, пущенной из лука… Расстояние между ними и конем имама делается все меньше и меньше с каждой минутой. Еще немного, и Шамиль уже слышит бряцание стремян и громкий говор своих преследователей. Вот они ближе, ближе… Он чувствует совсем уже близко за собою горячее дыхание их коней… Быстро оглядывается он в сторону… Слава Аллаху! Его верные мюриды промчали через мост порученную им семью своего владыки… Они вне опасности теперь и свободно углубляются в горы. Его хитрость удалась вполне: русские преследуют только его, имама. Теперь все зависит от одного Аллаха. О, ему еще нельзя умирать, Шамилю, когда дело газавата не охватило всего Дагестана. Темный Азраил, помедли! Ангел смерти, удержи твой меч!
А погоня уже настигает… Погоня за его плечами… Ему что-то кричат проклятые гяуры на своем языке… что именно — этого он, конечно, не может понять, да и не желает… С быстротою молнии влетает он на крутой утес, высоко склонившийся над пропастью. Громко фыркая, останавливается на самом краю бездны его конь…
С диким гиканьем в один миг окружают его казаки.
Далеко в горы проносится их победный клик…
Шамиль в их руках… Шамиль взят… Взят живым!..
И вдруг… Новый взмах чеченской нагайки, и с громким криком «Астафюр-Алла!» настигнутый Шамиль бросается в бездну, прямо в бурно пенящиеся на дне ее воды Койсу.
Часть вторая
В ПЛЕНУ
Глава 1
Разлука
— Ну не странный ли ты человек, Джемал! Спокойно дремлешь в седле, когда кругом тебя такая прелесть! Ей-Богу, если бы мог только, так бы и захватил в свои объятия всю эту чудную природу. Ведь помимо того, что это твоя родина, она дьявольски красива — эта страна с ее суровыми, неприветными очами. И можно ли так равнодушно относиться к ней?..
Эта восторженная, пылкая речь принадлежала молодому белокурому офицерику с жизнерадостным, симпатичным лицом, ехавшему впереди большого отряда по одной из тропинок нагорного Дагестана.
Был вечер. Солнце садилось. Бесплодные, каменистые горы, покрытые внизу мохнатой, точно взъерошенной растительностью, уходя ввысь, постепенно обнажались от своего пушистого наряда и под самыми облаками принимали то фиолетовую окраску, то покрывались слоем синевато-сизого тумана, как дымок кадильницы. Высоко-высоко седели снеговые вершины, теперь отливающие рубинами и яхонтами в лучах умирающего дневного светила… Кругом точно хмурились утесы, сдавливая все теснее и теснее промежуток между своими каменными уступами, как будто грозя каждую минуту оторваться от груди своих могучих стремнин и ринуться вниз, прямо туда, в раскрытые руки жадно тянувшейся к ним бездны.
А там, дальше, шумели горные потоки, низвергаясь с уступов, испещряя своими змееобразными лентами горные хребты и уносясь далеко-далеко в темные, затерянные у подножия гор низины.
Картина была действительно величественно-подавляюще-прекрасна.
Молодой офицер восторгался недаром.
По самому откосу горной тропинки, повисшей над зияющей бездной, осторожно ступал его конь. Дорога над пропастью была узка, как нитка, и зазевайся путник — жадная бездна, того и гляди, поглотит его.
Длинной, бесконечной лентой вытянулся отряд; чуть двигаясь, шагом, ступают друг за другом привыкшие ко всяким неудобствам и случайностям выносливые на диво русские солдатики.
Впереди них едет высокий нерусского типа генерал… Чуть позади него далеко еще не старый полковник в адъютантской форме с печальным выражением красивого лица.
Старший путник — барон Николаи, командующий отрядом; младший — князь Давид Александрович Чавчавадзе, его близкий родственник.
Несколько офицерских фигур там и сям мелькают среди длинной вереницы солдат.
Путь долог и труден. Все устали. У всех равнодушно-унылые или скучающие лица. Один только белокурый офицерик никак не может успокоиться. Суровая красота Дагестанских гор решительно очаровала его.
— Нет, что ни говори, а хороша твоя родина, Джемал! — не унимается он, охватывая влюбленным взором горы и бездны.
Тот, к кому относились эти слова, медленно поднял руку и, указывая ею на север, с едва уловимым оттенком грусти произнес гортанным голосом:
— Моя родина — там, а не здесь… С тех пор, как я живу у русских, мое сердце отдано их стране.