Газета День Литературы 164 (2010 4)
Шрифт:
Прибывшие в Питер из провинции одарённые личности расталкивают локтями всех и вся, стремясь подобраться к пирогу известности, забывая о том, что их самих ждёт печальная участь несостоятельности, не обошедшая в городе на Неве практически никого.
Ни Сергею Есенину, ни Борису Корнилову, ни Николаю Рубцову при всем их всепобеждающем таланте не удалось покорить северную столицу, даже имея всесоюзную известность.
***
У каждого из великих поэтов есть свой чёрный человек... Это – не второе "я", это, скорее, тот, противостоящий крупной литературной личности, социум, без которого уничтожение этой самой личности становится проблематичным. Почему так пессимистичны мы в своих прогнозах, почему
Омар Хайям понял это восемьсот лет назад... Неважно, кто вытащит наши фигурки из инкрустированного небытия, поставит на шахматную доску жизни и, вдоволь наигравшись, снова запрёт их в "заветный сундучок". Речь, конечно, не идёт о Всевышнем. Речь идет о "сильных мира сего", от которых зависит наш личный – творческий и жизненный – прогноз. Но подчас эти самые "сильные мира сего" отнюдь не одарены свыше теми же талантами, "которым надо помогать, потому что бездарности пробьются сами". Одно дело, царица, отправившая понравившегося ей "пастушка" Серёжу в санитарный поезд, и совсем другое – литературный поводырь, руководитель районного ЛИТО, зависящий и побаивающийся своей зубастой паствы. "Ну, как, – спрашивает Наталья Грудинина одного из своих подопечных, – как вам понравились предложенные Николаем Рубцовым строки?" И тот, начитанный, одарённый, выпускник "корабелки", снисходительно говорит, что его настораживает в стихах Рубцова "упражненчество". Речь шла о стихотворении "Старый конь". Надо же, белиберда Вознесенского "плафоны, пилоны, как сахар, пилены, сверкнут оперённо дома из перлона" признаётся шедевральным откровением, а "волки есть на волоке и волок тот полог, едва он сани к Вологде по волоку волок" – всего лишь игрою слов.
***
Упрямый Рубцов пытается противостоять своим оппонентам, пытается доказать им, что он тоже не лыком шит, что и ему, в принципе, подвластна стихотворная стихия. И он абсолютно прав: музыкального слуха ему не занимать, стихи его – профессиональны, ирония оправдана, а "равнобедренная дочка" вызывает у зрителей абсолютно заслуженный смех и овации.
Но в Питере витийствует Бродский, которого тащит за уши та же Грудинина. Он – уже "поэт"! С большой, так сказать, буквы. Нобелевское лауреатство просчитано, высылка запрограммирована, он никогда и нигде не работал, в отличье от Рубцова, надрывающегося в качестве шлихтовщика на Кировском заводе. И мы представляем себе, как занудно читает Бродский в литобъединении свое длиннющее, выстроенное в форме восточных бейтов – стихотворение:
Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам
Вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме к треугольным домам,
Вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну,
Освещённый луной, и её замечая одну.
Давайте на мгновение забудем, что это стихи будущего нобелевского лауреата и обратим взор на инструментовку и оснащение первых четырёх строк. "Ты поскачешь..." – обычная распространённая ошибка стихотворцев, забывающих о великой двузначности "могучего русского языка"; здесь может идти речь 1) и о некоем друге (подруге), который(ая) скоро поскачет по холмам; 2) и о себе любимом, "поэтично" подразумевая "ты" в значении "я".
Насколько в этом смысле оказался прав Николай Рубцов, преподнося чувствительный урок двадцатилетнему питерскому "метру" и побивая его хрестоматийной точностью: "Я буду скакать по холмам..." Холмы Бродского – какие-то безликие, "бескрайние холодные", без конкретной привязки к месту действия, проаллитерированные по принципу "чуждый чарам чёрный чёлн" с перестановкой ключевого согласного звука на конец слов. Всё в этих двустишьях – никакое, ничьё. И даже "берёзовые рощи, отбежавшие" в очередной "тьме к треугольным домам", могут произрастать и на канадской почве (см. стихи Городницкого того же времени),
Какой абсолютной глухотой нужно обладать, чтобы предпочесть бутафорские "холмы" Иосифа Бродского, отеческим холмам Николая Рубцова, пусть даже и написанным в противовес.
Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,
Неведомый сын удивительных вольных племен!
Обратите внимание, как одним эпитетом – "задремавшей" – Рубцов перечёркивает тяжеловесное нагнетание Бродского – "во мраке", "во тьме", "освещённый луной"... И так же, без натуги и напряга, устанавливает временные связи между собой – "неведомым сыном" – и скифскими, славянскими "удивительными вольными племенами". И тогда не надо всуе поминать имя "задремавшей Отчизны", потому что за этими образами стоит "тихая наша родина" – Россия.
Но Бродскому мало одноразового употребления лунных символов, ему нужно наворотить горы словес, чтобы за этим "Ничто" показалось, что проступает "Нечто". Неоднократно повторяющиеся "холмы, освещённые луной", создают внутреннюю разноголосицу, контекстную невнятность. Ни к селу, ни к городу приплетается Гёте и его лесной царь, вероятно, по мнению автора, долженствующий оправдать "еловую готику русских равнин". Кто, куда и зачем скачет по русским холмам, какие-такие "всадники" от каких-таких "бобровых запруд"? Всё надумано: и "возвращение... в ритме баллад", и "не живущий и не спящий на иконах Творец", и нечто непонятное, появляющееся "сквозь еловый забор... в виде копыт".
***
И вновь мы хотим возвратиться к тому, что поэт живёт и умирает всякий раз на протяжении одного стихотворения. Гений бессонной ночи отрывает голову от подушки, всматривается в исписанные листочки и понимает, что надо, не думая ни о чём, мчаться на Кировский завод, зарабатывать себе на хлеб и жильё.
Вечером, на заседании ЛИТО, он, в своём неказистом пиджачке, с шарфиком на цыплячьей шее, сорвёт очередной приступ иронии, вызванной несоответствием внешнего вида Творца, сотворённому им Произведению.
Как прежде скакали на голос удачи капризный,
Я буду скакать по следам миновавших времён.
Думаю, что и рифму "племён – времён" освистали... Абсолютно не понимая, что именно эта "тривиальная" рифма является предтечей рассказа о конкретных, пережитых Рубцовым "временах". Посмотрите, как ненавязчиво населяет поэт близкую ему конкретную "задремавшую отчизну" реальными, а не выдуманными в клубе "Дерзание" персонажами, которые становятся близкими и каждому из нас, благодаря точности применяемых характеристик:
Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность
И сам председатель плясал, выбиваясь из сил,
И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,
И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил.
Председатель потому и "сам", что он – хозяин всего на русской земле и что только по его жёстокому и высокому "требованию" "лучшие жницы" идут на окрестные поля, где, "выбиваясь из сил", показывают чудеса "доблести в труде и честность" по отношению к добытому их трудом урожаю. А когда этот урожай добыт и сдан, когда миновала страда, он – Сам "требует выпить" и сам пляшет, пронося, как знамя, ту жницу, которая "стала лучшей" и похудела от трудов и бескормицы так, что её стало возможным "проносить на руках".