Газета День Литературы # 182 (2011 10)
Шрифт:
Твоей я буду талисмановой игрушечкой,
Прикольной куколкой со-с яблочком и грушечкой.
Я буду для тебя твоей увеселительницей,
В тебя эмоций положительных вселительницей,
И буду исцелять, спасать тебя отныне я
От всех депрессий, от тоски и от уныния.
ПОМАДА
Я в поэтические формы облекала
Любой контакт с Тобой, дарёный мне судьбой.
...Совпали
Когда в каморке целовались мы с Тобой.
Свиданий разных я во сне с Тобой алкала,
Но с ними в жизни был у нас какой-то сбой.
...Совпали наших губ с Тобой лекала,
Когда в каморке целовались мы с Тобой.
Я шла к Тебе туда, оделась вся по моде,
С тобой хотела я Софокла почитать,
Измазала Тебя своей помадой,
Поставив этим на Тебе свою печать.
ЭРОТИКА БЕЗ ПОСТЕЛИ
За днями дни текут, куда-то утекая.
Ты утонуть в печали мне не дашь? Алло!
У нас с тобой была эротика такая…
Но до постели дело не дошло.
С тобой балдея от "полуденного жара",
От "совершенства", от "сплетения лиан",
В уединённом уголке земного шара
Купались в чистой мы купели "инь" и "ян".
Тебя ничем в моей судьбе не утыкая,
Я замирала вся и не дышала, о!
У нас с тобой была эротика такая!..
Хоть до постели дело не дошло.
ПЛЕД ОТ МАРЦОТТО
Я в своём тесноватом перовском жилище, в дупле, да,
Вот лежу на кушетке под тонкой материей пледа,
Мне Тобою дарённого пледа от некоей фирмы,
Да и греюсь под ним (да играюсь в прикольные рифмы,
В этом деле заслуженным пользуясь приоритетом),
Греюсь ночью морозной. И что ощущаю при этом?
Через плед и его шерстяное тепло (чьё?) овечье
Я Твоё ощущаю простое тепло человечье.
Вся в блаженстве и в счастье лежу, да в любви, да в тепле, да
Вся в телячьем, теплячьем восторге своём от Тебя да от пледа.
РАНДЕВУ СО ЗВЕЗДОЙ
Ты – не кто-нибудь, а небожитель.
Ты – звезда моя, и неба житель...
Независимо от этих "этикеток",
Я люблю Тебя и так и этак,
Визуально и не визуально,
Пылко, горячо, везуви-ально*,
И по-женски как-то так жалейно.
Да, не слабо я люблю Тебя, а ссси-и-ильно,
То джульеттно, ну а то – ассольно,
Как-то так всегда особо, разно,
Каждому мгновенью сообразно.
СВЕЧА В СПАЛЬНЕ
Горит моя свеча...
горит и плачет... догорая
И доводя меня до слёз души, до дрожи...
И никакая я Тебе не дорогая.
Тебе другая в тыщу раз меня дороже.
Хотя она же и ничуть меня не лучше,
Я даже лучше ведь, не только же не хуже...
И ведь она – не луч же света... ну не луч же.
И не нужна ни одному же жениху же...
Я погашу свечу,
накроюсь старою дохою,
Сама себя в ночи жалея да ругая
За то, что я Тебе не стала дорогою,
Какою стала дорогою та, другая.
Елена РАСКИНА РУССКАЯ ПЕРСИЯ
"Прекрасная старая Персия", соединившая в себе зороастрийскую и мусульманскую духовную традицию, страна великих поэтов средневековья, находилась в центре внимания русских поэтов "серебряного века" и, в частности, Николая Гумилёва, выступавшего в переписке с поэтессой, публицисткой, будущей "женщиной русской революции" Ларисой Рейснер под именем Гафиза – величайшего поэта-мистика средневекового Ирана. Лариса Михайловна обращалась к Гумилёву "мой Гафиз", а влюблённый поэт называл свою собеседницу "Лери", соединяя в этом условно-поэтическом имени "Пери" из мусульманских сказаний и Леру-Лаик, гордую исландскую деву, героиню своей недавно написанной драматической поэмы "Гондла". Почему же Лариса Рейснер выбрала для Гумилёва условно-поэтическое имя "Гафиз"? Её выбор объясняется просто: великий средневековый персидский поэт-мистик Гафиз олицетворял для русских поэтов "серебряного века" Поэзию, вдохновлённую свыше, Высшее слово, "великую мысль".
Более того, Персия была для русских поэтов ярчайшим олицетворением мусульманского поэтического мистицизма – страной поэтов-суфиев: от Гафиза до Руми. Многие поэты и деятели русской культуры начала ХХ века считали мусульманский мистицизм родственным русскому православному мистицизму.
Так, выдающийся русский поэт "серебряного века" Н.А. Клюев писал в автобиографическом прозаическом произведении "Гагарья судьбина" о дальних персидских землях, где "серафимы с человеками брашно делят" , упоминал о секте бабидов и о "христах персидских" – духовидцах и мистиках. "Поведал он мне про дальние персидские земли, где серафимы с человеками брашно делят и – многие другие тайны бабидов и христов персидских, духовидцев, пророков и братьев Розы и Креста на Руси", – так описывал "олонецкий ведун" таинственных персидских сектантов. Секта бабидов интересовала Клюева как ярчайшее проявление мистической экзальтации, родственной хлыстовству и практике других русских мистических сект, с которыми в разные периоды жизни сближался поэт. Путешествие к "христам персидским" является одной из сюжетных линий "Гагарьей судьбины", гранью мистического опыта "олонецкого странника" – Клюева.