Газета "Своими Именами" №18 от 30.04.2013
Шрифт:
Любому русскоговорящему в Молдавии во времена «перестройки» и «демократизации» было страшно лечь в больницу, особенно, если он сотрудничал с Интердвижением. К тому времени, о котором сейчас говорю, почти все русскоязычные специалисты из медицины были, за редким исключением, уволены.
О редакторе газеты «Вечерний Кишинёв» члене Интердвижения Молдавии Борисе Кирсанове. Он имел неосторожность лечь в городскую больницу с травмой ноги. Я ходила к нему туда и требовала, чтобы ему своевременно делали перевязки, но их ему не делали, а проконтролировать это было практически невозможно. У него началась гангрена, боли, он кричал, но вместо того, чтобы менять повязку, ему кололи наркотик. Затем, из-за усиления гангрены, ампутировали
Лидия Носова, жена руководителя Интердвижения Молдавии Вилей Сергеевича Носова, тоже имела неосторожность лечь в больницу, пусть даже и престижную. Там её состояние вдруг стало ужасное, она больше не могла ходить. Как позже оказалось, там «перепутали» опухоль мозга с опухолью на щитовидной железе. Поскольку я тогда работала помощником депутата российской Думы Сергея Бабурина (Варфоломеева, постоянно проживая в Молдавии, первой в республике приняла российское гражданство. – А.С.), мне удалось транспортировать её самолётом в московскую клинику им. Н.Н. Бурденко. Спасибо Бабурину, что он подписал письмо, и его послали в Министерство здравоохранения, где тоже были наши люди, которые это дело протолкнули. Я разговаривала в клинике непосредственно с хирургом.
– Там действительно есть какое-то образование в мозжечке размером в три миллиметра, но, возможно, она с этим и родилась, и это никак не может отразиться на её состоянии. Таким образом, она не наша больная!
– Не ваша, так определяйте, чья. Не я же буду определять, я ведь не специалист.
Пригласили специалистов, и те констатировали огромную опухоль на щитовидной железе. Её размер был в два моих кулака, и не заметить её было невозможно. Лидию Носову перевели в институт эндокринологии, лечили, и она жива по сей день, а в Молдавии она бы умерла. Я считаю, что такая ситуация возникла из-за того, что её мужа надо было вывести из строя. Незадолго до этого у них умер единственный сын. Достаточно было ещё угробить и его жену, и он, без сомнения, «выпал бы из обоймы». И поэтому в Молдавии пытались «лечить» мифическую опухоль мозга, «не замечая» громадную опухоль щитовидной железы. Более того, я не помню уже названия препаратов, но, как мне потом объяснил эндокринолог, ей там кололи именно то, что как раз и способствует росту опухоли на щитовидной железе.
Мне и самой пришлось столкнуться со всем этим. Когда у меня обнаружили опухоль, то долго не хотели класть на операцию и направления не давали, хотя состояние было очень плохое, скачки давления могли доходить до 300/150. Одна из депутатов нашей фракции в парламенте была врачом, хотя и по сердечно-сосудистым заболеваниям. Именно она и выписала мне направление, причём на депутатском бланке, и им пришлось меня принять. Я была нетранспортабельна, до Москвы бы не доехала. Меня положили в Кишинёве в онкологический институт. Зная, что делают с активистами Интердвижения в больницах Кишинёва, я тогда подумала: «Вот мне и конец. Тут они спокойно прирежут меня на операционном столе и скажут, что опухоль была такова, что Елена Дмитриевна отправилась в мир иной».
Спасибо Валерию Ивановичу Клименко (председатель Кишинёвской общины россиян. – А.С.), который провёл «профилактическую беседу» с заведующим моего отделения. Только когда уже выписалась, узнала об их разговоре:
– Если она умрёт после операции, то мы посмотрим, но если на операционном столе – то вам не жить.
Врач был страшно перепуган, много позже он мне говорил:
– Как могли такое подумать, я же клятву Гиппократа давал.
– А что он вам сказал?
– Что если вы умрёте, то он меня убьёт.
Операция прошла нормально. Когда я лежала в палате с моими «подружками» по болезни, то к нам постоянно приходил анестезиолог, который был единственным русскоязычным в этом отделении – он был евреем. Учил нас, как надо вести себя после операции, чтобы нормально жить, это входило в его профессиональные обязанности. Однажды, когда он сидел в нашей палате, ворвались молдавские медики вместе с заведующим отделением и сказали ему по-молдавски: «Пошёл вон отсюда!». Я поняла это и спросила: почему они так с ним разговаривают? Они слегка смутились, думая, что никто их не поймёт, так как тут лежали только русские. Потом мне объяснили, что «таким, как он, здесь делать нечего». Я не могу судить о его квалификации, но, судя по тому, как он работал с нами, как он всё нам объяснял, показывал, у меня создалось впечатление, что он хороший врач и честно выполняет свои обязанности. Потом я узнала, что он уехал из Молдавии, но не в Россию, а в Израиль.
После операции мне предложили пройти химиотерапию и лучевую терапию, от которых я отказалась. Позже, когда меня обследовали уже в России, я попала к врачу из Молдавии, она была кандидатом медицинских наук, доцентом, еврейкой из Бельц. Её тоже вычистили по национальному признаку, но в Москве приняли с удовольствием. И вдруг она спросила у меня:
– Много у вас в Молдавии врагов?
– Хватает.
– При подобного рода опухолях ни лучевая терапия, ни химиотерапия не делаются.
Ещё эпизод - это было по время «похода на Гагаузию». В Кишинёве царило безумие, как в фильмах о фашизме. На площади собирали боевиков с флагами, вооружали и отправляли убивать гагаузов. В это время по всем предприятиям собирали «добровольные» пожертвования, в том числе и по больницам. Один из членов Интердвижения, Саша Флоря, одноклассник моего старшего сына, в это время был врачом-интерном. Он окончил школу с золотой медалью и институт с отличием, был очень талантливым молодым человеком, работал в Центральной республиканской больнице, как и его родители. Мать - на станции переливания крови, а отец - анестезиологом, они оба были, подчёркиваю, молдаване. Он был у них единственным, к тому же поздним ребёнком. Как молдаванин, он ещё продолжал работать в больнице, хотя остальные наши сторонники уже были оттуда вычищены. Однажды мне позвонила его мать и сказала:
– Елена Дмитриевна! Саша вас очень уважает, и поэтому я прошу вас поговорить с ним, чтобы он эти деньги, которые требуют, всё-таки сдал. Мы с отцом их сдавать не будем, мы уже пенсионного возраста, и если нас уволят, то мы просто уйдём на пенсию.
Я поговорила с Сашей.
– Сдай эти несчастные 10-20 рублей (тогда ещё ходили советские деньги).
– А вы будете сдавать?
– Нет, конечно.
– А почему вы считаете, что если вы русская, то человек порядочный, а если я молдаванин, то значит – нет? Я убийцам денег не даю.
Никто не мог подумать, что его за это могут убить - врачи, коллеги, я не думала, что это для него так закончится. Его так избили прямо в больнице, что он умер.
Такая же ситуация, как и у нас в Молдавии, была и в другой продвинутой демократической республике – Эстонии. Когда я в конце 80-х годов впервые увидела лидера Интердвижения Эстонии Евгения Владимировича Когана по телевизору, то меня поразило, что такой красивый, статный мужчина не стоит перед избирателями, а сидит. Позже, когда мы с ним близко познакомились, он рассказал мне, как именно он попал в эту пресловутую «аварию». Во время избирательной кампании за ним в Эстонии охотились. Ему организовали «аварию» и переехали грузовиком по тазобедренному суставу. Но он оказался очень крепкого здоровья.