Газета "Своими Именами" №22 от 31.05.2011
Шрифт:
Но мой приятель настаивал, и в конце концов я всё-таки включил телевизор. Но шли уже последние кадры. Вот появился седовласый академик с вакхической фамилией Пивоваров, но начал совсем не вакхическую песню:
– Мне тяжело... Большинство народа поддерживает Сталина... Мне грустно... Они говорят, что репрессировано было 2 процента. Какая разница – 2 или 22!.. Мне тошно...
Как это какая разница, батя? Допустим, вам за вашу учёность кто-то залепит две оплеухи, а кто-то 22 – неужели не почувствуете разницу? Вот так же недавно он заявил: какая разница, кто освободил Освенцим – мы или американцы. И приписал это американцам. Завтра он то же скажет и о Берлине: какая разница...
– Нет никаких доказательств, - стенал академик,- что два процента.
Ну блин! Да это давным-давно В.Н. Земсков обнародовал не где-нибудь, а в многомиллионном «АиФ»е. С тех пор где только ни перепечатывалось
– А все эти стройки коммунизма от Днепрогэса до московского метро, победы в космосе – фигня! Выдумка! Сталинская пропаганда!.. Да, народ, к сожалению, чтит Сталина. И это после исторического доклада Хрущёва, после Солженицына!.. Мне горько... Мне страшно...
Казалось, большой учёный вот-вот разрыдается. Болезный! Он не понимает, что именно такие, как Хрущёв и Солженицын, поработали на Сталина. Когда пригляделись внимательно к «историческому докладу», то оказалось, что это сплошное враньё. И об этом написано много книг и статей. Полистайте хотя бы вышедшую у нас в переводе с английского книгу американца Гровера Ферра (Grover Furr) «Антисталинская подлость» (463 стр.). Как понимаете, автор не член КПРФ или «Трудовой России». Но он пишет: «Из всех утверждений закрытого доклада, напрямую «развенчивающих» Сталина и Берию, не оказалось ни одного правдивого». А Солженицын, с одной стороны, нахваливал генерала Власова, мечтал об атомной американской бомбе на Москву, а с другой, писал: «3 июля 41-го года плачущий Сталин произнёс паническую речь по радио...». Ведь это не только грязная ложь, но и редкое тупоумие: если человек в таком состоянии, разве он полезет с речью на всю страну?! Но мало того, Солженицын ещё рассуждал так: «Ничего страшного, если бы немцы победили. Сняли бы мы портрет с усами и повесили бы с усиками. Да ёлку стали бы справлять не на Новый год, а на Рождество. Всего и делов».
Прочитав это, люди делают вывод: если о Сталине лгут такие лжецы и негодяи, значит, Сталин достоин уважения. И разыскивают его речь 3 июля. Вот вы, академик, вместо того чтобы порхать по разным программам телевидения, взялись бы и опровергли Ферра да показали бы, что Солженицын такого вздора не писал или что это не вздор, а правда.
Но тут на меня вдруг пахнуло из того самого вонючего рта:
– Проханов любит КГБ! Да, стране нужна железная рука, но без ГУЛага!
О, дубина! Да как не любить КГБ? Попробуй не полюби. Это же Комитет безопасности и не Абрамовича или Шенде-ровича, а Государственной!.. В советское время он много сделал для безопасности и страны, и моей семьи, и меня лично. Разве при нём возможны были бы Беслан или «Норд-Ост»? Как не любить того, кто тебя защищает! Но, конечно, были и ошибки, и злоупотребления, порой тяжкие. А у кого их нет? Но за особо тяжкие беззакония понесли заслуженную кару и Ежов, и Ягода, и их присные. Всё это надо понимать. И ГУЛаг любить надо. Это же Главное управление лагерей. Поскольку преступность разного рода есть и будет, а ныне и растёт, как нигде, то есть и будут и лагеря, которыми надо управлять. А как же! Значит, ГУЛаг остаётся, может, под иным названием, допустим, Гуманистическое усовершенствование лагерей.
– Мы будем великой нацией, - вопил зловонный рот, - без Сталина и без всякого этого г...!
Господи, до чего ж прозорлив был Ленин, именно этим словом и определив сущность такой интеллигенции! Оно и на языке-то у неё постоянно, и тяга её концентрированному дерьму и гадости в их самых разных видах неодолима. И традиция тут давняя. Вспомнить хотя бы «Конармию» Исаака Бабеля. Вот, говорит, буденновцы изнасиловали женщин. Что ж, вероятно, и было такое в страшное время Гражданской войны. Но что он рисует! Насилуют не молодую соблазнительную женщину, а старуху. Так писателю интересней. Насилует на один, двое. Так ему увлекательней. И не просто двое случайных сослуживцев, а отец и сын. Так ему отрадней. Казалось бы, уж дальше некуда. Нет, большой художник кладёт ещё один завершающий картину мазок: старуха-то, оказывается, сифилитичка, и оба насильника заразились. Вот она, правда жизни, которой писатель хочет нас угостить. Но «Конармия» это очень давно – начало 20-х годов прошлого века. А вот не столь давний фильм «Штрафбат» по сценарию Эдуарда Володарского. Это о Великой Отечественной войне. Захваченная немцами русская деревня. К молодой колхознице повадился ходить немец по имени Курт, она не противится. Бывало такое? Бывало. Но сценаристу это пресно. Он подсыпает перцу: муж колхозницы погиб на фронте, а она вот... Но художнику этого мало! И сын-подросток на её глазах убит немцами за то, что хранил оружие, а она вот... И этого ему мало. Он ещё уверяет, что дочка лет шести очень полюбила этого Курта и ждёт не дождётся, когда он явится и принесёт шоколадку. И вот вам правдивый образ русской женщины, созданный Володарским, ешьте... О, племя!..
Но появились и цифровые итоги сражения: за Проханова - 78 560, за Ерофеева - 25 792. Как и следовало ожидать. Я решил, что с меня этого хватит.
Но утром жена попросила вынести на помойку ведро с мусором. Это недалеко, через дорогу. Там стоят пять здоровых железных контейнеров. Пошел, выбросил и вдруг увидел среди разных отбросов и объедков книгу с портретом Сталина на обложке. Я не мог не забрать её оттуда. Принёс домой, протёр обложку водкой. Портрет засиял. Оказалось – надо же!
– это роман Ерофеева «Хороший Сталин», заранее объявленный на обложке как «мировой бестселлер» и изданный для всех шести материков тиражом в 5 тысяч. Видимо, Австралии не достанется. Кто-то выбросил книжечку на помойку. А ведь автор живет где-то здесь неподалёку. Увидел бы, могла кондрашка хватить. Я стал листать...
Это довольно занудное бормотание и повизгивание о семье, о родне, о жизни во Франции, где отец был советником по культуре нашего посольства, позже – послом в Сенегале; ещё о том, как мальчик мыл свою молодую учительницу в ванной и чем это кончилось, и о многих других нестерпимо гнусных сексуальных переживаниях с детского возраста, в правдивость коих часто поверить трудно, скорее всего, это лишь игра развратно-французистого ума; ещё о том, как жрал чёрную икру, щеголял в каких-то немыслимо модных портках; ну и о том, какой степени полоумия на почве антисоветчины достиг мальчик, став взрослым. Он тужится всё это оживить разного рода ужимками, фортелями и фантасмагориями вроде рассказа о том, как Николай Второй ходил в магазин покупать себе пуговицы, или уведомления о том, что Молотов любил гречневую кашу, или разговора со Сталиным, - но всё это не помогает. Ну что нам хотя бы этот разговор, когда мы знаем «Пирамиду» Леонида Леонова, где есть разговор отнюдь не пустопорожний, как здесь...
На всем протяжении книги автор упорно именует себя идеалистом. Но это не совсем так. Даже сны он видит очень экономически целесообразные. Например, однажды приснилось, что они с отцом завели себе одну любовницу на двоих. Ну как один «ситроен» или «пежо» в Париже. Впрочем, возможно, сна и не было, а Ерофеев просто списал это у Василия Аксенова, старшего брата по разуму, у которого в «Московской саге» такой проект герой осуществил не во сне, а наяву. А списывать, как увидим, идеалист Витя любит.
Примечательно и то, что всё повествование пересыпано перлами загадочного невежества. Поражает прежде всего обилие самой разнообразной литературной чуши из глубин классики до наших дней. Ведь писатель же! Уверяет, например, что первый бал Наташи Ростовой «по легенде был в доме на Поварской», т.е. в нынешнем ЦДЛ, где долгие годы всем командовал известный своей строгостью Шапиро, не пускавший Ерофеева в Дом. Легенду эту ему рассказал, вероятно, Евтушенко, а он тотчас поверил и понёс дальше. А на самом деле бал не на Поварской был и даже не в Москве, а в Петербурге в доме екатерининского вельможи на Английской набережной. И Шапиро там не командовал. Известна даже дата – 31 декабря 1810 года. Это был новогодний бал. Раскрой, милый, хоть раз в жизни «Войну и мир», это, кажется, во втором томе. А ещё не надо печалиться по поводу того, что не читал «Детство Багрова внука». Её никто не читал, ибо такой книги в русской литературе нет.
Ну ладно, далёкая классика. Вот Илья Эренбург, наш старший современник. Однажды в конце войны, пишет Ерофеев, писатель побывал в Кёнигсберге, поговорил там с пленными немцами и сочинил статейку, которую отнёс в журнал «Вопросы международного рабочего движения». Там «он требовал глобальной мести, подчиняя советский стиль статьи оскорбленному национальному чувству (как это?
– В.Б.)... Надо уничтожить немцев, которые сжигали евреев в газовых камерах...» и т.д. А журнальчик сей курировал-де «премьер-министр Молотов». Ему статья не понравилась, от потребовал переделать. Писатель воспротивился: «Я требую мести! Око за око». Приводится их «диспут», в котором они матерят друг друга, а Эренбург говорит языком то Путина («давайте мочить всех»), то Ерофе-ева («фашисты вые.... всех наших женщин»). Словом, балаган первого разряда. Кончается дело тем, что Молотов даёт задание писателю переименовать Кёнигсберг, и далее опять следует совершенно несуразная фраза: «Смелость Эренбурга, желавшего мести, была оправдана заходом с любимой властью позиции ненависти» - что это такое?