Газета "Своими Именами" №25 от 19.06.2012

Газета Своими Именами (запрещенная Дуэль)

Вам интересны мои распоряжения? Извольте: адрес моих родителей в Ленинграде, куда переслать ребенка после моей смерти, чем кормить - у меня запасы манной, риса, сахара. А утром попросите грудного молока у кормящей соседки доктора Исакович.

Когда я направлялась кормить сына, я спросила, нужны ли какие документы? Тут быстро в разговор вмешался толмач-полячок и по-польски мне сказал: «Если пани признается, что она Бесолова, то документов уже не требуется. Мы берём Вас для того, когда документы уже не нужны!»

«Сволочь!
– подумала я, - всё равно слез моих тебе не увидать, не получишь ты этого удовольствия!»

Вот последние распоряжения отданы, засунута наспех пеленка

в лифчик, чтобы не промокнуть от молока. Весть о моем аресте быстро разнеслась по всему дому. Все жильцы высыпали на улицу. Никого я не видела, только слышала, как всхлипывали женщины. Женщины! Они понимали эту трагедию! Я еще не успела ее ощутить. Слишком все быстро произошло. Я уже сижу в машине «скорой помощи», которая мчится по направлению к гродненской тюрьме.

...Прошло с этого момента более сорока лет. Я ушла на заслуженный отдых. По совету детей и знакомых решила кое-что написать о жизни на оккупированной территории. Многие детали стерлись из памяти, а самые горькие моменты живут – до сих пор помню. И невольно появляются слезы, не выплаканные, очевидно, тогда. Не знаю, кому они будут интересны?..

Вот мы и приехали. Оказывается, в машине я была не одна. Вместе со мной привезли интересную молодую женщину, по-видимому, кавказской национальности. На ходу быстро знакомимся: врач Остоянц, жена советского летчика.

В «приемной» нас встречает полупьяный толстый, с красной неприятной физиономией тип в голубовато-синем мундире. Он заорал, обращаясь ко мне: «Где Ваш муж?»

Спокойно по-немецки я ответила: «Там, где он должен быть».

Не знаю, что произвело впечатление на этого типа, но больше вопросов ко мне не было. В последующем я убедилась, что немцев удивляло, как это русская может владеть такой культурной немецкой речью, которой владеют жители Берлина. Я этого не знала, этим я была обязана немцам, которые меня учили в немецкой школе в Ленинграде. Они действительно были из Берлина. А перед войной я посещала курсы немецкого языка при Доме Красной Армии в Гродно.

Моя спутница нервничает и спрашивает тихо: «Нет ли у Вас чего-нибудь, чтобы отравиться?». Отвечаю, что ничего нет и травиться не собираюсь, но готовой надо быть ко всему. А что у Вас есть?

У нее нашелся аспирин и стрептоцид, которым я воспользовалась, сразу проглотила несколько таблеток (ведь у меня была высокая температура). Начали нас обыскивать. У меня нашли пеленку, которую милостиво разрешили оставить, и в кармане пальто 3 рубля. Деньги изъяли и выдали мне квитанцию на три рубля. Она до сих пор лежит среди моих документов как свидетельство пребывания в немецкой тюрьме.

Остоянц оказалась темпераментной армянкой, которая возмущалась нашим арестом, издевательским осмотром. Она в камеру со мной не попала, и долгое время я ничего не знала о ее судьбе. Да лучше было бы и никогда не узнать.

Щёлкнул замок, открылась тяжелая дверь, и я оказалась в тюремной камере. Если в первый день войны я потеряла Родину и мужа, то сегодня я потеряла сына и свободу. Но я живу! И это тоже счастье!

Из Гродно в Лиду

Ночь в душной тюремной камере на деревянных нарах без всякой подстилки прошла. Для меня она длилась мучительно долго. Беспокойство за сына, за дальнейшую мою судьбу не давало мне заснуть. Не интересовалась я кто и как попал сюда, но выяснить распорядок дня, порядок допросов и расстрелов успела. Беспокойно вела себя самая маленькая арестантка - у матери пропало молоко. Я предложила свои услуги и накормила малютку. Послышались шаги, лязг решетчатых дверей, звон ключей. Открылось окошко в нашей камере. В железных мисках каждый получил по поварешке кипятку и ломтику ржаного хлеба. Кипяток я выпила, а ломтик хлеба спрятала в карман. Пригодится! А сейчас кусок в горло не лезет.

«Вот сейчас откроется дверь и вызовут на допрос, и поведут по улицам города!» Я уже знала, что в тюрьме не допрашивали, а водили в другое учреждение. Опять мне предстоит предоставить некоторым огорчение, а некоторым радость. Особенно тем полякам, которых вывозили или арестовывали при Советской власти, или «при советах», как говорили местные жители.

На пороге нашей камеры появилась надзирательница, хорошо владеющая русской речью. Она вызвала Ляликову и сказала, что ей надо отнести своего ребенка на осмотр к врачу, так как девочка нездорова. У нее действительно была ветрянка. Валя доверчиво передала ей в руки своего ребенка. А если бы не передала, то отняли бы. И теперь мы обе были в равном положении: кормящие матери, но без детей!

Не успели мы еще обмозговать ситуацию, как нас уже двоих вызвали и молча вывели за пределы тюрьмы. Нам была подана легковая машина. Садясь в машину, я не преминула сказать: «С каким комфортом!»

За рулем сидел немец в светло-коричневом мундире, в фуражке с кокардой и с какими-то знаками отличия на рукавах. Не успела за мной закрыться дверь, как я увидела нашу надзирательницу уже без ребенка. Я выкрикнула: «Куда Вы дели ребенка?» Она ответила, что отдала монашкам.

Дверь захлопнулась, и мы поехали. Каждая думала о своем. Мы знали зачем из тюрьмы везут за город. Везут нас по пустынной дороге. Живой души не видно. Я только думала: «Когда? Где? Только бы расстреляли меня первую, чтобы не видеть расстрела коллеги! А может, я ошибаюсь? Паникую?» Я посмотрела на Валентину. Она сидела как будто спокойно, но глаза ее смотрели в разные стороны. «Такого я еще никогда не видела. Это может быть только перед смертью, - подумала я.
– Только бы меня первую!»

Вы не подумайте, что я такая героиня, что не боялась умереть в 23 года. Не верьте! Во мне всё тряслось от ужаса. Возможно, и мои глаза косили от ужаса, но мне их не было видно.

«Но почему нас так долго везут? Немцы зря бензин тратить не будут! Будь, что будет, но лучше на ходу выброситься из машины». Я нажала на ручку дверцы – дверь не открывалась. «Значит, мы заперты!»

От Гродно было уже далеко. Вдали виднелись придорожные кустики, еще зеленые. Около этих кустов машина остановилась, а из кустов на дорогу вышли двое солдат. «Все, - думаю, - приехали!» Но напрягаю слух, чтобы понять неразборчивую речь. Ведь каждый говорит по-разному. Сопровождающий нас жандарм предъявил какие-то документы. Его спросили. В вопросе прозвучало невнятное слово, которое можно было перевести как «там» или «смерть». Хотела уточнить звучание слова у Вали, но только сказала одно слово, как на меня закричал жандарм по-русски: «Молчать!». И мы поехали дальше. Но эта остановка запомнилась мне навсегда. Тут, мне казалось, решается моя судьба.

Однако чем дальше мы ехали, тем становилось яснее, что нас куда-то отвезут и там оставят. А раз мы останемся жить, то как же наши дети?

Въезжаем в город, на указателе «Lida». Вокруг ничего не видим, так как мысль вертится: «Куда? Зачем? Надолго ли?»…

На этом запись обрывается.

Автор дневника и воспоминаний Бесолова Милица Алексеевна, 1917 г.р., студенткой мединститута прошла финскую в полевом госпитале. К июню 1941 г. жила в Гродно (муж военный).

От редакции. Поразительно, как схоже, с поправкой на время и обстаятельства, поведение обывателей и представителей властей в двух вроде бы разных оккупациях – 1941 г. и 1991-го.