Газета "Своими Именами" №27 от 03.07.2012

Газета Своими Именами (запрещенная Дуэль)

Отцу Достоевского редко удавалось отпроситься со службы, и лишь по неотложным делам он приезжал в поместье. Но супруга его, Мария Федоровна, недаром родилась в богатой семье купцов и была на 13 лет моложе мужа. Общительная, доброжелательная, она быстро нашла подход и сдружилась с соседями. И благодаря ее хлопотам и стараниям хозяйство стало подниматься. После пожара были заново отстроены не только деревня, но и сгоревший барский скотный двор, флигель и рядом людская изба. Её усилиями был построен скотный двор, заведена домашняя птица в необходимых количествах. Да и полевые работы не оставались без присмотра. Вникая постепенно в деревенские нужды, она сумела наладить прекрасные отношения с крепостными. При усадьбе благоухал сад, поодаль шумел от ветров лес. Мария Федоровна даже кадки для солений и мёда предусмотрительно прикупила в первое же лето в рязанском Зарайске, благо до него было 10 верст езды и туда они ездили за почтой, в аптеку, за покупками

в гостиный двор, на ярмарки и по церковным праздникам в древний Никольский собор помолиться. О хороших отношениях с жителями Дарового свидетельствует письмо Марии Фёдоровны к мужу: «Благополучно прибыли в Даровое, где, как обыкновенно, меня приняли дворовые и крестьяне радушно и ласково».

Михаил Андреевич – сын униатского священника, получивший дворянство за выслуженный чин и полученные награды, беспрерывно был занят делами, совсем не имел опыта усадебного хозяйствования. В одном из писем к жене от 1833 г. он писал: «Жаль, друг мой, что я у тебя погостил не так, как мне хотелось, всё помехи. И я не только не повеселился с тобою, но даже не обласкал твоих певиц, кланяйся им от меня и поблагодари их». При покупке имений он не учёл главного – поблизости не было какого-либо водоема, а река Осетр протекала не близко – в 10 верстах. Мария Федоровна приказала крестьянам расчистить роднички близ усадьбы, где в лощинке, со временем, образовался хороший пруд. Из самой Москвы привезли и запустили в него неприхотливых карасей. Духовенство из местной приходской церкви соседнего сельца Моногарово (здесь жили прежние хозяева Дарового, где вначале не было никакого господского особняка) совместно с крестьянами с иконами и пением молитв обошли водоём с крестным ходом. Все были рады месту для водопоя скотины, купания и ловли рыбы. Но зимой 1837 г. Марии Федоровны не стало. А вначале лета Михаил Федорович отвез сыновей Михаила и Федора в Петербург для поступления в Инженерное училище. Сам был вынужден пойти в отставку и поселиться в Даровом, чтобы вести хозяйство. Но он так тяжело переживал потерю своей супруги, что был порою на грани помешательства. С мужичками отношения у него сразу не заладились. Горькое одиночество вдовца, озабоченно бродившего по поместьям в застиранном сюртучке… Детям в столице, где всё решали деньги и связи, не везло тоже, и их письма также обескураживали отца. В 1838 г., когда Федю оставили на второй год, отца едва «не хватила кондрашка». Ведь на руках еще 5 ртов. Мало знакомый с земледелием, он совсем отчаялся, когда страшная засуха перечеркнула все его труды. В мае 1839 года он писал Федору: «…За нынешним летом последует решительное и конечное расстройство нашего состояния. Я терплю ужаснейшую нужду в платье, ибо уже 4 года я себе решительно не сделал ни одного, старое же пришло в ветхость, не имею никогда собственно для себя ни одной копейки, но я подожду…». Это письмо стало последним. В начале июня 1839 года он поехал в Черемошню (Чермашню), где был убит собственными крепостными. Ибо у отца Достоевского был нрав неровный, раздражительный, желчный, а в деревенском отшельничестве стал он еще более угрюмым. Была у него и ещё одна вредная привычка – пристрастие к алкоголю. Отец Достоевского много пил и был чрезвычайно жесток в подпитии. «Мой дед Михаил, – сообщает Любовь Достоевская, -обращался всегда очень строго со своими крепостными. Чем больше он пил, тем свирепее становился, до тех пор, пока они, в конце концов, не убили его».

Опекуны по согласованию с судебными чиновниками решили сделать вид, что поверили крестьянским объяснениям, будто барин по дороге скончался от болезненного припадка. Иначе пришлось бы отправить на каторгу чуть ли не всю деревню и лишить рабочей силы несовершеннолетних детей, получавших и без того скудное наследство. Братья Достоевские на семейном совете приняли решение отдать отцовское поместье сестре Вере, которая выходила замуж за А.П. Иванова, и до революции Даровое было в их собственности.

«Пристрастие его к спиртным напиткам видимо увеличилось, и он почти постоянно бывал не в нормальном положении. Настала весна, мало обещавшая хорошего… Вот в это-то время в деревне Чермашне на полях под опушкою леса работала артель мужиков в десяток или полтора десятка человек; дело, значит, было вдали от жилья. Выведенный из себя каким-то неуспешным действием крестьян, а может быть, только казавшимся ему таковым, отец вспылил и начал очень кричать на крестьян. Один из них, более дерзкий, ответил на этот крик сильною грубостью и вслед за тем, убоявшись этой грубости, крикнул: «Ребята, карачун ему!..». И с этим возгласом все крестьяне, в числе до 15 человек, кинулись на отца и в одно мгновенье, конечно, покончили с ним…» (Из воспоминаний А.М. Достоевского.)

Михаил Андреевич был похоронен возле приходской церкви соседнего сельца Моногарово, со временем могила его была забыта и потеряна. Крест, поставленный недавно, лишь примерно обозначает ее местонахождение.

Нам остается напомнить читателям «Своими именами», что 1981 год ЮНЕСКО объявило годом Ф.М. Достоевского. Выходило по этому случаю и много материалов в периодике о семье писателя. В моем домашнем архиве сохранился журнал «Советский воин», №11 за 1981 г., где на стр.34 под рубрикой «Страница книголюба» опубликован материал «Роду Достоевских 475 лет» Э. Гусевой. Здесь же опубликованы портреты матери и отца писателя и рассказывается, что в связи с юбилеем в Брестском краеведческом музее готовится интересная экспозиция, посвященная памяти великого писателя. Музейные работники и краеведы представили уникальное собрание местных грамот, в которых как бы оживает Достоево. Первое упоминание о селе – в летописи 1452 г. 6 октября 1506 г. пинский князь Федор Ярославович выдал далекому предку Достоевского Даниле Ивановичу Иртищеву грамоту на вечное пользование селом.

«К ХVIII веку род Достоевских, не принявший католичества, обеднел и захудал, – говорится в исторической справке музея.– Дед писателя нес скромную службу протоиерея в глухом городке Подольской губернии Брацлаве; младший сын брацлавского пастыря Михаил (отец писателя) построил свою жизнь необычно и своевольно, еще не достигнув совершеннолетия. Он бросил Каменец-Подольскую семинарию, бежал из отчего дома и поступил в Московскую медико-хирургическую академию. Потом работал в госпиталях, стал врачом столичной бедноты. В Москве, в здании Мариинской больницы для бедных, в 1821 году родился Федор Михайлович»…

Далее рассказывается о селе Достоево, отмеченном дипломом III степени ВДНХ СССР. Это небольшое село, имевшее до революции питейный дом, хлебозапасный склад да лавку. К 1981 г. селение превратилось в современную деревню. Сельской школе присвоено имя Ф.М. Достоевского, и при ней создан музей.

Олег Романов

ФУТБОЛ 1942-го

Очень трудная тема. Когда брался за нее в 1980-е, друзья, в том числе и киевские, отговаривали: “Не надо, увязнешь. Для кого эти ребята герои, для кого...

Кормились на хлебозаводе, играли в футбол с немцами. Вот и признали их только через 20 лет, в 1965-м”.

Поехал в Киев, и улыбнулась мне большая удача. С помощью местных коллег отыскал троих участников тех игр, которые в народе и без нас, журналистов, называли “матчами смерти”. Уговорил, умолил, упросил.

Да, их оставалось только трое из всех семнадцати ребят - Василий Алексеевич Сухарев, Макар Михайлович Гончаренко и Владимир Николаевич Балакин. Если честно, то Сухарев, подрабатывавший в конце жизни почтальоном и еще недавно сноровисто разносивший телеграммы, тогда только поднялся после инсульта, тревожить его долгими расспросами не решился. Но всё рассказанное футболистами киевского “Динамо” расшифровано, я не менял в их повествовании ни слова. Не нуждалось свершенное динамовцами в лакировке, в отбеливании. Я приходил в аскетичную квартирку азартного игрока-лошадника Балакина, потом бежал в ухоженное жилище Гончаренко и часами записывал. Нет, не рассказ, а исповедь. И чем дольше продолжались наши беседы, тем откровеннее становился угрюмый Балакин и все больше подробностей выкладывал живчик-балагур Гончаренко. Верю каждой их фразе, каждому тяжелому вздоху.

Не Раневич, а Трусевич

В главные герои “Матча” выбран вратарь киевского “Динамо” Раневич. Ясно, что его прообраз - Николай Трусевич, известный всему Киеву и Советскому Союзу.

Центральный защитник “Локомотива” Владимир Балакин вспоминает, как выходил из окружения, как был сдан врагу в несчастливый день 21 сентября 41-го Киев, как попал в плен и как встретил в лагере бывшего нападающего “Динамо” Колю Коротких. Тот иногда приезжал даже на матчи в синей чекистской форме. Но успел сменить ее на солдатскую гимнастерку. Потом Володя Балакин все изумлялся: как это Коротких не боялся играть с немцами? Ведь его знал весь Киев. Могли бы выдать. А он играл и играл. Но донесли, и Коротких после той, последней игры первым из киевских динамовцев замучили в гестапо еще на допросах.

А Трусевича они встретили в концлагере в Дарнице. Бродили с Коротких по лагерю в поисках хлеба - его по-тихому перебрасывали через проволоку жители соседних деревень - и вдруг наткнулись на спящего мужика с длинными, прямо налитыми мускулами ногами, торчащими из солдатских галифе не по росту. Балакин подумал, что такие здоровенные ноги видел только у вратаря киевлян Трусевича. Спящий поднялся. Это и был Трусевич. Вратарь и бывший солдат пулеметного взвода шутил, не унывал сам и не давал отчаиваться другим. “Зря ты, Володя, не перешел к нам в “Динамо”. Дался тебе этот “Локомотив”. Ведь приглашали, - подтрунивал он над Балакиным.
– Теперь жди конца войны. Ладно, не грусти, победим немца, может, еще и возьмем”.