Газета "Своими Именами" №3 от 07.09.2010
Шрифт:
Знаете, что больше всего запомнилось из событий того дня? Стоит наш подбитый танк, внутри что-то горит и взрывается. Солдат, судя по внешности, нацмен из Средней Азии, подходит к танку с котелком каши, подвешенным на штыке. С чисто восточной невозмутимостью он ставит котелок разогреть на догорающий танк.
Жизнь продолжается. Обычный фронтовой Сталинградский рядовой день августа 1942 года.
Г.К.: Вы много раз поднимали солдат в атаку личным примером. Что испытывает человек в эти мгновения?
Е.Г. – Поднять бойцов в атаку? Надо вскочить первым, когда единственное и естественное желание - поглубже зарыться, спрятаться в землю, грызть бы ее и рыть ногтями, только бы слиться с ней, раствориться, стать незаметным, невидимым.
Вскочить, когда смерть жадно отыскивает именно тебя, чтобы обязательно убить, и хорошо если сразу. Подняться в полный рост под огнем, когда твои товарищи еще лежат, прижавшись к теплой земле, и будут лежать на земле еще целую вечность - еще несколько секунд. Иной раз посмотришь на небо и думаешь: в последний раз вижу. Нелегко подняться первым...
Г.К.: Ваша дивизия почти полностью погибла в боях в августе-октябре 1942 года. Читал воспоминания бывшего переводчика, а затем начальника разведки Вашего полка Ивана Кружко. Он пишет, что в Вашем батальоне оставалось11 «активных штыков». Неужели потери были так велики?
Е.Г.: Дело дошло до того, что полком командовал старший лейтенант, а дивизией подполковник. Потери были страшными, а батальон - один офицер. Присылали пополнение, в основном из Средней Азии. В ту пору была популярной одна, с моей точки зрения, неудачная хохма. Командир роты просит дать объявление в дивизионной многотиражке. Текст следующий: «Меняю десять узбеков на одного русского солдата». Половина бойцов с трудом понимала команды на русском языке. Обескровленную дивизию расформировали, только сохранили штабы, а нас передали на усиление соседней части. Уже 19 ноября я форсировал Дон в районе хутора Клетский, участвуя в знаменитом наступлении, положившем начало окружению армии Паулюса в Сталинграде. Очень тяжелые бои были в декабре, когда танки Манштейна, идя на выручку окруженным, прорвали оборону нашей дивизии на внешнем обводе кольца окружения. Вот где пришлось со связкой противотанковых гранат по кровавому снегу поползать! Прикрывали штаб полка, да только штаб сбежал, нас даже не предупредив, что есть приказ на отход. Задавили нас танками, отходим по огромному снежному полю. Единицы добежали до края поля, а там наши пушки стоят. Мы кинулись на них: «Мать-перемать вашу! Почему не стреляете?!» А у них по три снаряда на орудие и приказ: стрелять только прямой наводкой! Немцы нас обошли, и к ночи я остался с группой из десяти бойцов. К тому времени у меня уже был один «кубарь» в петлицах. Бойцы говорят: «Командуй, младший лейтенант, выводи нас к своим». У меня автомат, а у остальных только винтовки, и ни одной гранаты не осталось. Рядом дорога, и по ней очень интенсивное движение немецкой техники. А по полю, где мы лежим, немцы бродят. Понимаем, что это конец: или смерть - или плен. Обменялись адресами, договорились, что если кто выживет, сообщит родным о нашей судьбе. Русские ребята к плену проще относились, мол, ну что делать, на то и война, всякое может случиться. Но мне, еврею, в плен сдаваться нельзя! Стреляться так не хочется. Жить хочется. Говорю солдатам: «Ребята, если в плен нас возьмут, не выдавайте, что я еврей». В ответ - молчание. Я все понял. Ладно, думаю, если сегодня мой черед погибнуть, хоть умру достойно, с оружием в руках. Лежим в снегу, притворились мертвыми, мимо прошли два немецких связиста, ничего подозрительного не заметили. Мороз градусов тридцать, мы в шинелях и ватниках, оставаться дальше на снегу нельзя, иначе замерзнем. Смотрю, идет в нашем направлении здоровенный немец, по карманам у убитых шарит. Сержанту, что лежит рядом со мной, показываю знаками: «Брать немца живьем». Немец приблизился, а у моего товарища нервы сдали, он в упор в него выстрелил. Сразу с дороги пулеметы начали бить в нашу сторону, стреляют из ракетниц. Побежали мы так, что олимпийским рекордсменам не снилось - откуда только силы взялись. Вбегаем в какое-то село, навстречу мне человек в белом маскхалате. Кинулся на него, повалил наземь и душить начал, вдруг заметил на шапке звездочку, из жести вырезанную. Еле руки разжал. Бойцы меня оттащили от него. Вот так к своим пробились...
Г.К.: В 1943 году Вы командовали ротой в 999-м стрелковом полку. Кровавые бои на Миус-фронте, освобождение Донбасса. Но Вы не заканчивали пехотного училища или даже полковой школы. Трудно командовать ротой без специальной подготовки?
Е.Г.: Я не думаю, что был идеальным ротным командиром. Но после года на передовой, после командования стрелковым взводом приказ принять под командование роту я воспринял без особого страха. Тем более, что в роте из-за постоянных потерь никогда не было больше сорока человек. Да и жизнь ротного на фронте очень короткая. Мне еще сильно повезло, что ротой командовал несколько месяцев – пока не выбыл из строя. Полковой «рекорд». А потом - сильная контузия, лежал в госпитале в городе Шахты, подхватил вдобавок тиф. Долгая история. Вернулся на фронт и попал уже в 844-й сп 267 сд.
Г.К.: Что Вам запомнилось на Миус-фронте? Судя по мемуарной литературе, там была настоящая «мясорубка».
Е.Г.: Бои там были тяжелейшие, но хотел бы рассказать о другом. На Миусском фронте я командовал 3-й стрелковой ротой. Первый и, может, единственный раз за всю войну природа сделала исключение, и в этом месте реки левый берег был выше и нависал над пологим правым «немецким» берегом. Наши пулеметчики постоянно держали немцев на прицеле. В отместку, противник нас щедро бомбил, а также густо засыпал минами и снарядами. Потери - для обороны - были довольно значительными, и мы постоянно просили о пополнении. Командир полка ругался: «Строевку подаете на полную роту, а воевать некому!». Но обещал прислать несколько человек. Строевка - это ежедневная строевая записка о наличии и убыли личного состава и лошадей. Строевка всегда подается вчерашняя - общеизвестная хитрость, - чтобы получить на несколько порций больше водки и сахара. Под вечер, когда смеркалось и из траншеи по горизонту стало хорошо видно, появилась редкая, человек восемь, цепочка солдат. По тому, как идут, можно было издалека понять - пожилые. А куда их девать? Обоз и без них забит беззубыми стариками. Было этим «старикам», впрочем, не более пятидесяти лет, но на фронте зубов не вставляли, вырвут в медсанбате - и слава богу. Вот и размачивают сухари в котелке.
А тут издалека заметно, как один солдат сильно припадает на ногу. Подошли. Спрашиваю: «Ты что? Ранен что ли? Недолечили?». Отвечает: «Нет, у меня с детства одна нога на семь сантиметров короче». Я опешил и говорю: «Да как же тебя в армию взяли?». А он: «Да так вот и взяли. С самой Сибири следую. Куда ни приду: «Да как же тебя взяли?» И отправляют дальше. Там, мол, разберутся. Вот и пришел».
А куда дальше? Дальше некуда. Передовая.
Г.К.: Бои за освобождение Крыма чем Вам запомнились?
Е.Г.: Сивашский плацдарм, или, как мы говорили, «на Сивашах». Плацдарм между Айгульским озером и собственно Сивашом. Просидели несколько месяцев по пояс в гнилой воде под постоянными обстрелами и бомбежкой. Переправа на плацдарм была длиной примерно три километра, простреливалась на всем протяжении. Снабжение и эвакуация раненых осуществлялись только ночью, тоже под огнем противника. Сидишь в блиндаже, вдруг снаряд влетает, а взрыва нет. Болванка.
Воюем дальше. 7 апреля 1944 года получили приказ провести разведку боем. Пошли в роту с комсоргом полка Сашей Кисличко. Попали под артобстрел, меня землей засыпало. Земля спрессовалась, не отпускает. Кисличко только по шапке на земле меня нашел, начал откапывать. До плеч откопал, я еще живой был. Тут по нам новая «порция» снарядов. А у меня из земли только голова торчит, комья на нее падают, снова меня засыпает. Старшина мимо проходит, матом белый свет кроет, я кричу ему: «Помоги!» - а он оглох от контузии, ничего не слышит, на голову мне наступил и дальше побрел. На мое счастье в роту шел парторг полка капитан Нечитайло с сержантом Сидоренко. Увидели меня, откопали. Смотрим по сторонам, где Кисличко. А его тоже землей засыпало. Пока откопали - он уже мертв. Пошли в атаку на высоту. Я шел в первой цепи рядом со своим близким другом, командиром роты Васей Тещиным по прозвищу «Чапай». Возле меня шел молоденький лейтенантик, только что выпущенный из училища. На какое-то мгновение он забежал передо мной, и ему тут же мина попадает в грудь и разрывает его. Так получилось, что вместо разведки боем мы взяли эту высоту. И даже два расчета «сорокапяток» умудрились закатить наверх свои пушечки, с десятком снарядов на ствол.
На высоте два офицера: Тещин, я – и семнадцать бойцов со всего батальона, не считая артиллеристов. Остальные на скатах полегли. Немцы пустили на нас четыре танка да человек двести пехоты. Пушку одну нашу - сразу вдребезги танковым снарядом. Начал стрелять из трофейного крупнокалиберного пулемета, а у него отдача такая, что меня назад отбрасывает.
Немцы долину перед высоткой огнем своих орудий накрывают, к нам на помощь никто не может пробиться. А потом... До темноты продержались, а к ночи наши к нам прорвались. Выжило нас семь человек. Никого за этот бой не наградили. Вот такая война.
Г.К.: В воспоминаниях генерала Кошевого написано, что именно Ваша штурмовая группа водрузила знамя над Сапун-горой. Почему Вы не изображены на диораме «Взятие Сапун-горы»? Чем отмечено Ваше участие в штурме и освобождении Севастополя?
Е.Г.: Первый вопрос не ко мне, а к художнику Мальцеву. За севастопольские бои получил орден Красной Звезды. Кстати, мало кто об этом пишет, но первая и очень неудачная попытка взять Севастополь штурмом была предпринята 27 апреля 1944 года. Перед штурмом Сапун-горы в полку создали ударный батальон. В первом ярусе немецкой обороны против нас находились части из изменников - крымских татар. Помню, как наш лейтенант Муратов, командир второй роты, услышав татарские ругательства, изрыгаемые из немецких окопов, почти обезумел и вскочил под пулеметным огнем в полный рост. Русским языком он владел неважно. Только успел крикнуть: «Вперед! Ебона мат!» - и был сражен наповал. Знамя было в руках у парторга роты Смеловича, а когда его убило, древко с земли подхватил Яцуненко. Очень тяжелый бой был. Мы ведь даже до подножия горы дошли только благодаря «пехоте неба» - штурмовикам ИЛ-2. Рукопашные схватки на Сапун-горе были жесточайшими, дикая резня на истребление, немцы в плен не сдавались. Взяли Сапун-гору, я скатился вниз по склону и подбежал с докладом к командиру батальона Иващуку. А возле него корреспонденты с блокнотами да кроме «пишущей братии» толпа контролирующих старших офицеров из штабов корпуса и армии. Радостно докладываю: «Знамя водружено!» И сдуру добавил: «Только рядом с нами кто-то еще один стяг водрузил!». Вокруг - полный конфуз. У Иващука сразу лицо «кислым» стало, он только одну фразу обронил: «Первый раз вижу еврея такого дурака». Ребята потом рассказывали, что Иващук, до самой своей гибели не мог простить мне «неправильного доклада», считая, что по этой причине он не получил звание Героя. Ну, а мне это звание никогда, как говорится, «не светило», анкетные данные у меня неподходящие.
С вопросом, кто первый установил знамя на вершине Сапун-горы, разбирались долго, и Яцуненко получил звание Героя Советского Союза только в 1954 году. Кстати, и его на диораме, как мне помнится, художник не изобразил.
Г.К.: Вы были заместителем командира отдельной армейской штрафной роты 51-й Армии в 1944-1945 годах. Расскажите о штрафных частях. Как Вы попали служить в штрафную роту? Какова была структурная организация Вашего подразделения?
Е.Г.: В штрафную роту я попросился сам. Солдат, как, впрочем, и офицер на войне своей судьбы не выбирает: куда пошлют, туда и пойдешь. Но при назначении на должность в штрафную роту формально требовалось согласие. Штрафные роты были созданы по приказу Сталина N00227 от 28 июля 1942 года, известному как приказ «Ни шагу назад», после сдачи Ростова и Новочеркасска.