Газета Завтра 253 (92 1998)

Газета

Или всего месяц назад в Москве состоялась международная конференция, посвященная 90-летию со дня рождения Понтрягина. А за несколько месяцев до того одна дама-математик (мало прославившаяся в своей специальности) разослала по всему миру призыв бойкотировать конференцию, так как она является “сборищем фашистов”. Впрочем, “сборище” прошло с большим успехом.

Возвращаясь к “Жизнеописанию” Понтрягина, я не могу не отметить его уникальное свойство: это редкие мемуары, не приукрашивающие их автора. Понтрягин предстает далеко не безгрешным ангелом - но страстной, сильной, неповторимой индивидуальностью. Например, видно, как он ревнует к Колмогорову (хотя, с другой стороны, как я рассказал выше, своим мужественным выступлением он помог избранию Колмогорова академиком). Или в конце “Жизнеописания” можно увидеть картину, знакомую по временам “застоя”: власть стариков в некоторой области, в данном случае - математике. Это была группа математиков преклонного возраста, из которых некоторые в лучшие свои годы прославились своими работами, а некоторые - не прославились. Но они заняли ключевые посты, обеспечивающие влияние на положение дел в математике и использовали

их для поддержки лиц, с ними связанных. Причем, чем старше члены этой “руководящей” группы становились, тем меньше они чувствовали нашу науку и тем больше подпадали под действие личных влияниий. У них было не очень много рычагов влияния: они могли препятствовать изданию некоторых книг, не разрешать поездки по приглашениям иностранных университетов, способствовать присуждению премий (Ленинской и других, менее престижных), влиять на выборы в Академию Наук. Эту группу математиков часто обвиняли в “антисемитизме”, что было совершенно неверно (ситуация - типичная для положения в нашей стране в те годы). Конечно, среди тех, кому не разрешали выехать за границу или издать свою книгу, были евреи - просто потому, что они были среди желающих поехать по заграничному приглашению или издать книгу. Но было и много других, не выделявшихся никакими признаками, кроме того, что они были “не свои”. Вот пример, который, по-моему, обладает убедительностью математического доказательства. На каждом всемирном математическом съезде (раз в 4 года) присуждаются медали молодым математикам. Впервые такая медаль была присуждена советскому математику по фамилии Новиков. Я входил тогда в состав комиссии по присуждению медалей (конечно, общался я только письменно). И помню, что выслушал много упреков в том, что действовал “не посоветовавшись” (хотя я, конечно, советовался с теми, чье мнение для меня было весомо, но надо-то было “советоваться” с начальством). И это при постоянных тогдашних разговорах о “советском патриотизме”! Новикову не разрешили поехать получить свою медаль (съезд происходил во Франции). Более того, председателю французского оргкомитета съезда сказали, что Новикова нельзя выпускать, так как он - тяжелый алкоголик (что было бессовестным преувеличением). Через какое-то время медаль была опять присуждена советскому математику - на этот раз по фамилии Маргулис. Его тоже не пустили получить свою медаль. Но это вызвало бурное возмущение во всем математическом мире как проявление “советского антисемитизма”. Однако тогда случай с Новиковым надо было бы квалифицировать как “советскую русофобию”. Но так вопрос почему-то никто не ставил (в том числе - он сам). Мне кажется, здесь как на ладони вся картина “советского антисемитизма” тех времен.

Так вот, с этой “правящей группой” в математике у Понтрягина долгое время были весьма натянутые отношения - что и было понятно ввиду его независимого характера. Но в какой-то период они решили включить его в свой круг. И мне кажется - понятно, с какой целью. Ввиду решительного, боевого характера Понтрягина, его нежелания скрывать свои убеждения и скрываться за чужими спинами - его можно было подтолкнуть на такие решительные действия, в которых остальные члены “синедриона” себя проявить не хотели. Думаю, что Понтрягин понимал ситуацию, но считал, что тем не менее он может таким образом принести пользу советской математике. Вся эта картина развернута в последних 20-30 страницах “Жизнеописания”. Как раз тогда он его и писал. Но в последние годы своей жизни Понтрягин явно стал тяготиться этим своим окружением. Он стал от этой “правящей группы” отдаляться. А под конец - что было неизбежно при его темпераменте - и совсем с ними рассорился. Я уверен, что если бы он составлял свое “Жизнеописание” на 2-3 года позже, то добавил бы много интересного на эту тему.

И наконец, еще одно обстоятельство очень важно для оценки книги. Уже после смерти Понтрягина я узнал, что одной из его любимых книг была “Жизнь Бенвенуто Челлини, написанная им самим”, и даже название его “Жизнеописания” носит следы этой симпатии. В обеих книгах очень много общего: простой, но сильный слог; выпуклое, вплоть до деталей, описание жизни и особенно поразившая меня черта - рассказ о себе без всяких прикрас. Больше того, много общего и между авторами. Прежде всего - сила воли, энергия, напряжение всех жизненных сил. Это психология бойца, всеми средствами отстаивающего свою правду. Живи Лев Семенович Понтрягин в XVI веке, и его вполне можно было бы представить себе с “колючим кинжальчиком” или “с кинжалом в левой руке, а со шпагой - в правой”, как говорит о себе Челлини. Если Челлини писал, что он “никогда не знал, какого цвета бывает страх”, то это применимо и к Понтрягину. Одинаково и отношение к своему труду. Челлини пишет, что “сразу же заболел бы, если бы не стал работать”. У Понтрягина: “Если во время занятий кто-нибудь приходил к нам и мне приходилось общаться с ним, у меня возникало ощущение физической боли, вызванное необходимостью оторваться от занятий, чего я все-таки сделать не мог. Я разговаривал и в то же время продолжал думать”. Общей является и откровенная радость и гордость успехом. У Челлини: “Все великие и труднейшие работы, которые я сделал… все они отлично мне удались…” У Понтрягина: “Работа эта сопровождалась бурными, эмоциональными переживаниями. Бывали случаи, когда, обнаружив сделанную мною ошибку, я приходил в полное отчаяние. А ее исправление приносило мне, конечно, огромное облегчение и радость”. Челлини переходил от одной области искусства к другой и даже к военному делу: он был исполнителем музыки, ювелиром, скульптором, занимался фортификацией и артиллерийским делом. Так же и Понтрягин переходил от одной области математики к другой, начиная от самых абстрактных и вплоть до связанных с очень конкретными приложениями, так что был избран почетным членом Международной академии астронавтики.

Классическим эпизодом в книге Челлини считается рассказ о том, как он отливал статую Персея. Он работал с “таким трудом, что он был для меня невыносим; и все-таки я силился”. К тому же от огня, необходимого для литья, загорелась крыша. “Сражаясь таким образом с этими превратными обстоятельствами несколько часов, пересиливая намного больше, нежели крепкое здоровье моего сложения могло выдержать, так что меня схватила скоротечная лихорадка, величайшая, какую только можно себе представить, ввиду чего я был вынужден пойти броситься на постель”. Он решил, что умирает, и заснул. Тут ему привиделся человек, который объявил ему, что работа испорчена. Вскочив, он увидел, что огонь ослаб и “металл весь сгустился, то, что называется, получилось тесто”. Он вновь развел огонь, и так как металла недоставало, велел бросать в горн всю металлическую посуду в доме. “После того как я исправил все эти великие неистовства, я превеликим голосом говорил то тому, то другому - неси сюда, убери там!” Статуя была спасена, уже перед самым рассветом он бросился в кровать, а утром проснулся здоровым.

Теперь сравните это с “Жизнеописанием” Понтрягина. Он только что вернулся после лекций, которые читал в Стенфордском университета в США. “16 марта 1970 года я прогуливался по бетонной дорожке перед окнами нашей дачи и продумывал свои стенфордские лекции, с тем, чтобы написать большую работу и опубликовать ее. Здесь я внезапно обнаружил ошибку, сделанную в своих лекциях в Стенфорде. Сперва я старался тут же ее исправить, но скоро убедился в том, что дело обстоит плохо. Невозможно рассказать, каким страшным потрясением это было для меня. Я чувствовал себя несчастным и опозоренным… Пропадал мой результат… Этим результатом я был очень доволен и горд”. “Около полутора месяцев после обнаружения ошибки я был в таком подавленном состоянии, что даже не пытался ее исправить”. Только в конце апреля он смог вернуться к работе, разговаривая о ней со своим учеником. “В результате этих разговоров я активизировался и в конце концов сам нашел новый подход к решению задачи. Так что ошибка была исправлена”. “Таким образом, после 16 марта, когда была обнаружена ошибка, полтора месяца я находился как бы в параличе, а следующие полтора месяца усердно трудился и достиг успеха… Но за полтора месяца напряженной работы я много раз ошибался и совершенно извелся. Исправление ошибки принесло огромное облегчение”.

Как статуя Персея, отлитая Челлини, до сих пор стоит во Флоренции на площади Синьории, так и открытия Понтрягина будут составлять неотъемлемую часть нашей культуры, доколе цивилизация такого типа, как сейчас, будет существовать. И как по книге Челлини мы сейчас, почти 500 лет спустя, улавливаем дух эпохи Возрождения, так же, я думаю, наши потомки смогут лучше понять советскую эпоху 20-х-80-х годов по “Жизнеописанию” Понтрягина.

Книга “Жизнеописание Л.С.Понтрягина, математика, составленное им самим” продается в “Доме технической книги”, Ленинский пр-т, д.40. По вопросам приобретения книги можно обращаться также по тел.: [phone].

ЗА ДРУГИ СВОЯ…

7 октября исполняется сорок дней со дня смерти Николая Владимировича Затеева, капитана 1-го ранга, бывшего командира подводного ракетоносца К-19.

Этот человек - из тех русских воинов, что шли от поля Куликова до берлинского рейхстага даже не за победой над физическими врагами своими, но за победой над Врагом метафизическим; из тех, кто чувствовал и прозревал истинный смысл русской Державы - как символа и силы, удерживающих весь человеческий мир от распада и хаоса. "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя" (Ин., 15, 13). Следовать этой евангельской заповеди - и значит хранить "русскую тайну", тайну наших побед, часто необъяснимых по всем канонам военной науки. "Человеку это невозможно, Богу же все возможно" (Мф., 19, 26).

Господь не дает человеку испытания не по силам его. Но силы духа в людях различны. И редко кому выпадает, как Николаю Владимировичу, испытание, когда именно от тебя, от твоих действий или бездействия зависят судьбы не одного, не ста, не тысяч даже, а миллиардов людей, всего человечества.

Такое испытание выпало капитану К-19 в июле 1961 года, когда в реакторе из-за конструктивных ошибок произошел разрыв первого охлаждающего контура, то есть авария, аналогичная той, с которой, по мнению ряда ученых, началась Чернобыльская катастрофа. Обстоятельства места и времени: секретный рейс советской атомной подводной лодки в Северной Атлантике, преддверие Карибского кризиса, когда США и СССР стояли на пороге Третьей мировой войны - и возможность внезапного для американцев ядерного взрыва возле их военной базы на острове Ян-Майен… Вдобавок отказала главная антенна радиопередатчика. Ни сообщить о бедствии, ни получить квалифицированную консультацию специалистов-атомщиков.

В этих условиях капитан 2-го ранга Затеев не дрогнул, не поддался панике, как некоторые из морских офицеров, находившихся на борту атомного ракетоносца. Экипаж К-19 под его командованием устранил опасность теплового взрыва реактора. Как установили потом эксперты, военными инженерами было принято единственно верное конструктивное решение: восстановить первый контур реактора, использовав трубопровод системы воздухоудаления.

Необходимые сварочные работы в аварийной зоне добровольно вызвались провести Борис Корчилов, Борис Рыжиков, Евгений Кашенков, Юрий Ордочкин, Семен Пеньков, Николай Савкин, Геннадий Старков и Валерий Харитонов. Все они погибли от острой лучевой болезни почти сразу же после того, как выполнили задание. Но экипаж был спасен от радиации, корабль - от взрыва, а мир - от возможного ядерного Армагеддона.

Продвижение науки в глубины материи, материальный прогресс человечества таит в себе немыслимые ранее опасности, которые лишь усиливаются очевидным духовным регрессом человечества. И открытие деления атома ("неделимого" по-гречески) было даже на уровне Слова неким нарушением запрета, вторжением и торжеством хаоса. От Хиросимы до Чернобыля тянется смертонос- ный радиоактивный ветер нечеловеческого безверия, жестокосердия и злобы. Все тайны этой "ядерной истории" ХХ века откроются нескоро.