Газета Завтра 263 (102 1998)
Шрифт:
Боец группы, с которой мы двигались по северной окраине кишлака, обнаружил блиндаж. Тотчас вокруг него заняли позиции снайпера и гранатометчики. К входу поползли два спецназовца. Один “кошкой” зацепил угол двери и потянул ее на себя. Короткий взмах руки — и в полуоткрытую дверь полетела рифленая картофелина гранаты. Глухо кашлянул разрыв. Из блиндажа потянуло сизым толовым дымом. Когда он развеялся, в образовавшийся проем осторожно нырнул один из бойцов. Блиндаж оказался набитым шинелями странного цвета и такого же незнакомого покроя. На позолоте пуговиц был выдавлен всадник с мечом — эмблема “самостийной” Литвы.
— “Гуманитарная” помощь. — Съязвил один из спецназовцев. — И что с нею делать?
— Видишь, сарай горит. Тащи туда и сожги. — Отрезал командир.
В соседнем дворе спецназовцы проверяли документы у семьи чеченцев, высыпавших во двор.
— Я воевал. Я до Варшавы дошел. У меня медал за отвага. – Подымая руки к небу, почти плакал старик. – Мнэ этот Дудаев, будь он трыжды проклят, совсем не нужен. Я пэнсыю два год не имею.
— Оружие в доме есть? – привычно и устало спросил деда командир.
— Какой оружие? Нэт у нас никакой оружий. Мы мирный
крестяне. Я пэнсионер. Я воевал…
— Трофимов, осмотри дом. Васильев – сарай. Кузнецов – огород и сенник.
— Мы осмотрим ваш дом. – обратился он к старику. — Если у вас ничего противозаконного не найдем, то вам ничего не грозит.
— Нэт у нас ничего, – горячился дед. – Будь проклят Дудаев и весь род его!
— Все они “мирные” и “крестьяне”, – буркнул под нос один из бойцов. – А тряхни хорошенько — и танк найти можно. Где сыновья-то, дед? Небось, в лесу у Дудаева?
— Мой сыновья в Россия. Одын на Север, в Якутск. Другой – мылицыонер в Курск. Я орден от Конев имею…
Обыск ничего не выявил, и группа цепью потянулась дальше по улице. На крыльце за спиной беззвучно плакал дед, сжимая в корявой старческой ладони завернутые в тряпицу медаль и орден.
…В следующем доме под полом нашли ящик гранат. Крепкая молодица, хозяйка дома – по документам вдова, клялась и божилась, что ничего не знала о них.
— Боевики ночевали. Мэнэ выгнлы. Оставылы. Я нычего не знай. Будь проклят Дудаев!
Чеченская война нелегко далась отряду “спецназа” “Русь”. В самом начале войны он оказался в центре грозненской мясорубки, его бросали затыкать дыры, спецназовцы шли туда, где не могли справится обычные части. Часто их использовали как простую, только очень хорошую и надежную, пехоту. Первые потери отряд понес, попав в засаду у станции Алды, неподалеку от Грозного. В жестоком бою погиб его первый командир полковник Павел Зайцев. Вскоре на неласковой чеченской земле встал небольшой памятник, сделанный из фюзеляжа сбитого вертолета, — спецназовцы не забывают своих погибших. В отличие от многих других частей, “Русь” не бросила этот памятник на территории Чечни и в 1996, после предательства Лебедя, его перевезли в Москву.
За полтора года чеченской кампании отряд прошел всю республику вдоль и поперек не один раз, участвуя практически во всех значительных операциях. Количество уничтоженных его бойцами боевиков исчисляется, по крайней мере, сотнями. Но множились и собственные потери. За бой с бандитами Радуева в селе Первомайском рядовой Олег Бобков получил Звезду Героя России — посмертно. Всего четырнадцать спецназовцев не вернулись с этой войны. Если учесть количество и сложность выполняемых отрядом задач, такие потери представляются минимальными.
ЗАМЕНА — "Плафон" запросил "вертушку". Она будет через полчаса, — объявил командир. "Плафон" — позывной авианаводчика, закрепленного за отрядом. Позывной плавно перешел в кличку. "Плафон" — сухощавый блондин — "в миру", т. е. вне войны, летчик на Ан-12. Сейчас он кутается в дождевик на площадке приземления, а в штабной палатке "разборки":
— Я сам хочу остаться,— в который уже раз тянул свое невысокий крепыш — командир группы. — Я знаю людей. Они привыкли ко мне. В обстановке разбираюсь. Заменюсь через месяц.
— Командир, ну хочет человек сам. Почему не оставить? Заменим связиста у него тоже скоро срок выйдет, а прапорщик его только недавно прилетел, справится, — поддерживал "отказника" другой комгруппы.
Старший в отряде — подполковник, бывший десантник, подытожил коротко.
— Ты — летишь! Собирайся, скоро вертушка.
Хочет - не хочет... Не дети! Вышел срок — домой. Случись что — я сам себе никогда не прощу. Усталость — есть усталость. Отдохнешь — вернешься...
Заменяются по-разному. Кто-то, демонстративно зачеркивая день за днем на календаре, отсчитывая свой срок, готовясь за неделю к отлету. Кто-то лишь успевает торопливо схватить рюкзак со шмотками, вернувшись с гор и опаздывая на вертушку. Похоже, пожалуй, всегда одно — это грусть при расставании. Тяжело оставлять здесь друзей, кошки скребут на душе. Словно виноват этим своим отъездом. И очень часто при расставании слышишь: — Ждите, братцы! Не задержусь...
Вот возвращаются сюда действительно здорово. С сумками подарков, гостинцев, писем, водки. Возвращаются весело, с каким-то странным чувством легкости освобождения. И, попадая в крепкие объятия друзей, вдруг ловишь себя на мысли, что томился без них. Тосковал там, в мирной Москве, по этим людям, по этому делу...
А вообще — все очень устали. Устали люди, устала техника, устало оружие. Отряд "спецназа", принявший нас, уже полтора года не вылезает с этой войны. Когда-то новенькие, " с нуля", бэтээры теперь напоминают больных стариков, когда, сопя и кашляя, как астматики, они на пределе изношенных своих движков еле карабкаются в горы. Рябые, с выгоревшей от бесконечной стрельбы краской стволы пулеметов. Штопаные-перештопанные камуфляжи, измочаленные, драные палатки. Полтора года войны! Три последних месяца в горах безвылазно. Сотни километров дорог. Десятки кишлаков. Потери. Бои.