Газета Завтра 828 (92 2009)

Газета

По мнению Семена, это не должно составить для дяди никакого труда. Родственная услуга - не более. Он напорист, красноречив. Старик соглашается под его давлением. А ночью, осознав, что поступился совестью, - помирает.

В этом Максимыче открывается перед нами последний русский человек. Не путать со старым или новым русским.

Последний деревенский русский родился не позже десятого года прошлого века. Имел земельный надел с момента рождения (если мальчик). Являлся потомственным собственником недвижимости, скотины и тягла. Владел профессией земледельца в рыночных условиях. Другими словами, умел торговать покруче нынешних "азеров". Был пропитан тысячелетней историей и культурой своего сословия. Семейно плодовит. Живуч и малопьющ (в сравнении с последующими временами - почти трезвенник). Таков примерно и Максимыч из повести Арцибашева "Стаканчики гранёные". Ему был понятен такой порядок действий: заработал и купил. Или: продал и заработал. Но Семен-то ему предлагал совершить подлог, "подделать вексель". Это был первый звоночек настоящему русскому от русского нового, который на своих принципах выстроил весь сегодняшний капитализм. И Максимыч умер как вид.

Автор однажды в разговоре со мной заметил: "В моем Максимыче запечатлены судьбы миллионов русских крестьян, у которых отобрали всё: и землю, и лошадей, и кров, и, на войне, саму жизнь. А от тех, кто выжил, потребовали еще и совестью поступиться".

А настоящему русскому без совести - смерть.

По Ивдельскому тракту, символу бесконечного русского пути, автор едет то на "Урале", то на попутном грузовике. То вижу я его вдали от Большой дороги, в заброшенных деревнях с ружьем за плечами. То он на старом "УАЗе" пробирается к дальним поселениям. А вот он в поезде. Или в монастыре… Вот уж кто по завету Гоголя по-настоящему "проездился по России"! По словам Александра Николаевича, он побывал в каждом третьем хозяйстве страны. На этой его исследовательской страсти замешана вся книга.

"- Пирожки горячие…

–  Кому пивка, воблочки?

–  Малосольные огурчики!.."

Это поезд "Серов - Москва" остановился на маленькой станции.

В наше время перроны "зачищены". Иди пассажир в ларёк. Покупай цивилизованно что-нибудь в целлофановой упаковке, безликое и безвкусное. Сейчас людей малых городов на перроны "не велено пущать". Едешь по полосе отчуждения. А еще лет пять назад бурлили вокзалы своей вековечной жизнью и "в зеленых плакали и пели". Теперь из прежних прелестей дороги остались лишь вагонные разговоры.

Вот и в рассказе "Кулёк семечек из Чепцы" лирический герой наблюдает за соседями по купе - парой молодоженов, севших на маленькой станции, ведёт с ними беседу. И всё о деревне. Удивляется: в разгар сенокоса молодые оставили родных, махнули на юг. "Да! Отец сейчас, наверно, матерится, - соглашается молодой муж".

"Но ведь и в колхозе - страда", - замечает рассказчик.

"А-а, накосят… Наше молоко теперь никому не нужно. Хоть в канаву выливай, - подводит итог молодая.
– Даром отдаем перекупщикам. Два рубля литр. А солярку по десятке покупаем…"

Опять станция. Называется Чепца. Опять сутолока на перроне. И старушка, торгующая семечками. "Вообще-то, у нас простой люд никогда хорошо не жил. Помню, еще до войны лапти стоили сто рублей, а я получала в месяц лишь восемьдесят. Никак не выгадывала на обувку".

Ночью в поезде - воры.

Дорога полна боли и тревоги.

А за окном - родина. И такие редкие нынче стада на пастбищах. Пастух верхом на лошади.

Какой же деревенский не любит лошадей!

Рассказ "Чалая Любава" навевает самые солнечные воспоминания деревенского детства. Мне одной фразы достаточно, чтобы открылся целый мир, во всех подробностях - цветах и запахах - вернулось ощущение незыблемого счастья. Фраза эта простая: " Деревня еще спала, когда они отправились на конюшню".

Это пастух с подпаском Петруней сонные, поеживаясь от ночного холодка, идут по деревенской улице. У каждого в сумке краюха хлеба. Рогожки подмышкой, если на пастбище застанет дождь.

Скрипят на всю деревню тяжелые ворота конюшни. Мальчику обротать лошадь не просто, чалая вскидывает голову, приходится взбираться в ясли. Тянуть ее за повод, не отдохнувшую еще, сонную, к колоде с водой. Вскидывать на холку тяжелое седло. Подтягивать подпругу, взнуздывать…Потом скакать весь день, заворачивая к стаду отбившихся коров.

Родная земля в этом рассказе Александра Арцибашева и в самом деле становится матерью-кормилицей. Вот трава, вот кобыла рвет ее, жует. А кобыла-то недавно жеребенка потеряла, и вымя у нее полно молока. "Петруня тронул сосцы - горячая струя обдала ладошку. Лизнул - сладко! И направил струю прямо в рот".

Ел хлеб и запивал кобыльим молоком.

Хорошо, если у человека есть такая родина, - где и ребенок, и жеребенок одним лугом вскормлены, одной рекой вспоены. И так из поколения в поколение. Какая прочная связь образуется с конкретным участком Земли! Какие силы тянут туда по весне из города! Те же, что и птиц перелетных.

Из какой земли вышел, в ту и уйти. Тоже счастье.

Кстати, а вы знаете, что за масть такая - чалая? Это когда круп белый, а грива и хвост черные. А соловый? Будто в песке вываляный. Буланый - круп желтый, а грива и хвост черные. Игреневый - шоколадный в яблоках, а грива рыжая… Эх, залетные! Где вы? Куда, в какую даль унеслись?

Разрушенные деревни не восстановить. Крестьянство не вернуть. Все надо заново строить, рожать и воспитывать. А вот порушенные церкви, монастыри чудесным образом восстают из пепла в первозданном виде. Ни один завод, ни одна фабрика, ни один скотный двор, будучи заброшенными, не принимают прежний облик, а церкви - тютелька в тютельку. Словно на ядерном полигоне смело Россию взрывной волной, а церкви еще ярче засияли. В них, наверное, только и сохранился тысячелетний русский дух. Туда тянет русского человека. А уж писателя - тем более.

Принимает второе крещение герой рассказов "Лития" и "Пошехонские проселки". Каждый из нас, в последние годы в какой-то мере приобщаясь к церкви, переживал это по-своему.

Вот и в "Литии" стоит человек в церкви на службе, крестится, молитвы кое-какие подпевает. Но все глядит на часы - спешит куда-то. Нетерпеливо спрашивает у прихожанина, скоро ли конец литии? "И вдруг словно его кто сзади осадил: "Стой и внемли!" Стало стыдно за свое невежество, боялся поднять глаза на окружающих. " Да ведь это сам Господь подал знак!.."

Типичный провинциальный батюшка отец Анатолий предстает перед нами в рассказе Александра Арцибашева "Пошехонскими проселками".

"Село Спас на Водоге, - пишет автор, - находилось не так далеко от большака - километрах в семи. "Не раскисну, - подумал про себя, и, поправив на плече ружье, осторожно ступил с гравийки на хлипкий студень тракторной колеи…"

Эти слова, "поправив ружье", мгновенно относят к "Запискам охотника". Хотя, конечно, тургеневское в прозе Арцибашева может быть и ограничивается лишь этим двумя словами. По признанию самого автора, ему ближе всего Мельников-Печерский, Чапыгин, Бунин, Лесков. Однако, на мой взгляд, влияние этих писателей на Александра Арцибашева более всего идейное. В манере письма нет ни тени подражания кому бы то ни было. Проза совершенно самостоятельная, оригинальная.