Где сидит фазан
Шрифт:
Шёл обычный в этом классе удивительный урок. Занимались темой «Город». Лексика, повтор, описания картинок, вопросы, текст на дом. Приготовился читать, вдруг Лена тянет руку.
— May I read it?
— You? But this is a new text. It’s for reading at home.
— Я его уже читала.
— When?
— Yesterday.
Зависаю на секунду. И слышу невероятное:
— Please. I can do it, trust me.
Фраза «trust me» была, конечно, слуховой галлюцинацией. Не мог её произнести ребёнок, знакомый с английским меньше года. Она из слишком разговорных и естественных. Уровень свободного, как воздух, языка. Послышалось.
— Okay, — я кивнул. Лена начала читать.
Люблю учебники Старкова и компании: мир дисциплинированных юных пионеров, а также их родителей — высоких, круглолицых, белозубых и румяных. Эти прекрасные люди живут на улицах Ленина и Горького, просыпаются в семь, делают гимнастику, моют руки, лицо и за ушами. Позавтракав, идут на фабрики и в школы, где у них всё замечательно. Вечерами, сидя на диванах, читают каждый свою «Правду». Иногда говорят языком недоделанных роботов.
Чтение Лены в тот день заслонило убожество текста. «Как» победило «что», звук аннулировал смысл, талант выиграл конкурс красоты. Она всегда читала хорошо, но тогда — на грани объяснимого. Произношение стерильно, интонации точны. Если это мои скромные уроки, то я, пожалуй, — гений. Заслушался, однако текст сканирую и вижу на подходе каверзное слово, что-то вроде «city», два исключения на четыре буквы. И вспоминаю, что это слово я с детьми не разбирал! На прошлом уроке или сегодня — забыл, пропустил непонятно как. Сейчас услышу «кайти» или «кити» и с облечением выдохну. А если прочитает верно? Промолчать? Спросить? Готов ли мозг принять ответ?
Она прочитала верно. Я малодушно спросил о другом.
— Thank you, Lena, excellent reading. Does anyone help you with English? Maybe, your elder brother or sister?
— I don’t have a sister, — ответила Лена, — and my brother, he…
— Её брат в тюрьме сидит, — встрял кто-то из мальчишек.
— Не в тюрьме, а в колонии, — строго поправила Лена.
После звонка я окликнул её.
— Слушай, Лен, извини насчёт брата.
— Ничего, — сказала Лена, — поделом ему. Мама с ним измучилась.
— А кто твоя мама?
— Библиотекарь, здесь, в школе, и в клубе ещё.
— А папа?
— Он в Сургуте на шабашках, редко приезжает. Недавно привёз мне оленью шкуру, большая, спать можно, только пахнет собачатиной… Вы не думайте, мне с английским никто не помогает. Я сама читаю вслух и про себя. Просто нравится, классный такой язык! Я весь учебник уже прочитала. Мама достала пластинки английские, слушаю их перед сном. Хотите, наизусть перескажу?
Я подумал: зачем оно мне? К чему здесь этот супер-ребёнок? На мне теперь ответственность, долг или что? Знак не уходить из школы? Но остаться исключено, мир устал меня ждать. Вдобавок, дар такого качества не может быть случайным. Он всяко не пропадёт.
Следующей осенью я уезжал в Москву. У вокзальных касс меня окликнул человек. Я узнал бывшего коллегу географа Ивана. Он не спешил, я тоже, мы зашли в буфет. Географ рассказал школьные новости: достроили теплицу, сел завхоз, Михал Иваныч жив…
— А что английский класс? Закрыли?
— Ага, грызёт тебя, — он усмехнулся. — Не закрыли.
— И кто ведёт?
— Библиотекарь, Нина.
— У неё же нет образования.
— Не знаю, как-то там устроили. Я сильно не вникал.
Недавно я отыскал в сети древний учебник английского для четвёртого класса. Так вот, слова «city» там нет. Тема «Город» есть, а «city» нет. Занятно фантазия штопает память.
* * *
…или ускорились мысли, что, по сути, неотличимо. Я оказался на Фиджи, в последнем дне уходящего отпуска. Жена собирала чемоданы, до катера в Нанди оставалось часа полтора. Я взял очки для плавания и, словно домой, шагнул в безмолвный, неспешный, цветной, обольстительный мир кораллов и рыб.
Прошелестев ракушками, он заключил меня в спокойные объятия. За две недели тесного общения мы сблизились настолько, что казались целым. Я был в хорошей форме, не чувствовал усталости и легкомысленно заплыл гораздо дальше, чем всегда. И когда обернулся, наш остров предстал удивительно маленьким, как на рекламном буклете: зелёная шапочка пальм, отороченная белым мехом, и ни следа человека — ни пляжных зонтиков, ни треугольных соломенных крыш. В небе кипела батальная сцена: что-то неслышно взрывалось, летели ракеты, квадрига пегасов теснила фронт боевых слонов.
Неподалёку от меня кончался риф. Вода по ровной линии меняла цвет с аквамарина до индиго. Весь отпуск эта грань манила нас. Доплыть бы, посмотреть, но страшновато. И вот я доплыл. Нырнул, приблизился — дно обрывалось вертикально. Исчезли засахаренные кораллы, леденцовые рыбки, пропало всё живое и обычное. Тьма, похожая на вечность, зияла подо мной. Преодолевая страх, я вглядывался в бездну и наконец увидел… Или не увидел? Из глубины поднимались ужасные тени, исчадия океана, пасти шире туловищ, мёртвые глаза. Вали отсюда, идиот!!! — завизжал рассудок. Спустя мгновение паническим фристайлом я ломился к берегу.
Подобный беспорядок чувств — шок, ужас, любопытство — я испытал в далёком прошлом, осознав конечность жизни, в частности, своей. Затем чуть легче перенёс известия о бесконечности пространства и непознаваемости мира. Говорят, что эти три инсайта — маркеры ухода детства, отрочества, юности. Если так, то юность моя сильно затянулась. Тревожный интерес к непознаваемому с годами стал подобием симпатии — оно кокетливо, забавно, всегда рядом. В нём есть очарование чёрной кошки в тёмной комнате или зеркала — в пустой.
Доступная нашему познанию материя — крупица одной из бесконечного множества вселенных. Остальное — мега-изнанка условной реальности, нечто, о котором мы — пленники четырёх измерений — не способны узнать ничего. Равно мы не в силах его вообразить, ибо самые дерзкие наши фантазии, абстракции, метафоры, тончайшие приборы есть производные наших же органов чувств. Пытались, однако, многие, и удачней других, на мой взгляд, Стивен Кинг. В романе «Под куполом» он моделирует непознаваемое через его контакт с людьми, похожий на жестокую детскую игру.
Мне кажется, там нет жестокости, намеренного зла или добра, нет логики и смысла в нашем понимании. Так путник на лесной тропинке мимоходом давит сотни организмов, невидимых букашек, муравьёв. И так же походя, доев банан, швыряет в чащу кожуру, одаривая счастьем их родню на всю микроскопическую жизнь.
Но иногда непознаваемое хочет, чтобы мы его заметили, не перепутав ни с чем другим: ни с банальным совпадением, ни с обманом зрения, слуха, интуицией, эффектом дежавю, вещими снами и прочими фокусами бессознательного.