Где-то на Северном Донце
Шрифт:
По залу снова пронесся шумок.
— Но у вас есть какое-то мнение? — поинтересовался Дубровин.
— Да. — Прохоров оглянулся на Голубничего с Рыбниковым. — Мы здесь посоветовались и… Нет иного выхода. Надо отозвать из действующей армии некоторых специалистов.
«Ого!» — в который уже раз за этот вечер поразился Купревич.
Военные встрепенулись. Опять поднялся моложавый генерал-лейтенант:
— Как? С фронта?
— Да.
— Товарищи, товарищи! — Председательствующий вновь затряс колокольчиком. — Прошу внимания. Есть предложение объявить небольшой
В вестибюле к Купревичу подошел Дубровин. Он взял молодого ученого под руку и отошел с ним в пустынный коридор.
— Ну-с, и как вам?
— Оглушен, — мрачно признался Купревич. — В Москве такой порядок, такое спокойствие. Я очень ободрился сегодня днем, когда приехал. А если копнуть глубже…
— Да, причин для тревоги больше чем достаточно. Создавшееся положение можно выправить только энергичными действиями.
— Конечно. Обстоятельства диктуют.
— Вот и хорошо! — Дубровин охватил белыми пухлыми пальцами дряблый подбородок. — Очень хорошо, что поедете на новое место с полным пониманием своей миссии.
— Куда поеду?
— В Песчанку.
— Кем?
— Постоянным представителем научно-технического совета.
— Всеволод Максимилианович, ведь я…
— Ничего, ничего, батенька, — сурово оборвал Дубровин. — Там тоже фронт. Вам предстоит на месте увязывать многие вопросы. Я говорю об этом заранее, так как после перерыва будет официально объявлено о вашем назначении.
— Всеволод Максимилианович… Я молод, здоров. Есть другие…
— Ничего, ничего. — Голос Дубровина подобрел. — Я все понимаю. И Лена ваша поймет. Она умница. Еще гордиться вами будет. Если в ближайшие месяцы Песчанка не начнет выдавать взрывчатку и пороха — положение на фронте может осложниться. Так что считайте себя на передовой, Юрочка.
Вам надлежит выехать в Москву
С утра, как обычно, майор Селивестров обходит позицию батальона. Нужды особой в том нет — уже более месяца фронт стоит, и советские, и немецкие войска с головой закопались в стылую землю. Майору знакомы каждый ход сообщения, каждая огневая точка, но привычка есть привычка, и, хотя за истекшие сутки не случилось никаких чрезвычайных происшествий, Селивестров добросовестно следует по обычному маршруту, выслушивает доклады ротных командиров, делает замечания, особенно если попадется на глаза какой-нибудь распустившийся от спокойной жизни солдат, нарушающий приказ о строжайшем соблюдении маскировки.
Как всегда в это время, откуда-то из-за леса, что синеет за речкой, разделившей пополам нейтральную полосу, изредка постреливают немецкие орудия. Бьют куда-то в тыл. Наши не отвечают. То ли не желают обнаруживать себя, то ли экономят снаряды. Иногда то там, то здесь завязывается ружейно-пулеметная дуэль. Погремит — и так же внезапно прекращается.
Все эти привычные утренние шумы не отвлекают Селивестрова от обязательных хозяйственных дум. Батальон не дивизия, а все-таки хозяйство… За всем нужен глаз, все надо предусмотреть.
Под досками и лапником, что набросаны на дне траншеи, похлюпывает. Подогревает повеселевшее мартовское солнце. Прибавляется талой воды. А что будет, когда настоящая ростепель нагрянет? Позиция батальона в низине, на речной болотине. Зальет окопы начисто. Селивестров смотрит на свои валенки, и мысли его сами собой настраиваются на соответствующий лад. Пришла пора менять зимнюю обувь на сапоги, надо послать в лес бойцов, чтобы наготовили половых решеток, найти способ отвести от окопов и блиндажей паводковые воды…
Большой, неповоротливый, широкоплечий, занятый своими делами и думами, майор Селивестров идет дальше, а вслед за ним по траншеям уже мчится ординарец.
— Хозяин прошел? Давно? Куда?
— Будто не знаешь…
И мчится ординарец дальше. Настигает Селивестрова у блиндажа пулеметчиков.
— Товарищ майор, вас срочно к телефону.
— Скажи, что через полчаса вернусь, — хмурится Селивестров. Не любит, когда отрывают от дела. Знают ведь в штабе полка, что утром он всегда на обходе.
— Срочно, товарищ майор! — Круглые, большие глаза ординарца округляются еще больше, розовощекое юное лицо испуганно вытягивается.
— Кто? — тихо спрашивает комбат.
— Не знаю. Капитан Суворков приказал пулей лететь. Адъютант батальона капитан Суворков — человек серьезный, бывалый. По пустякам горячку пороть не станет.
Майор поворачивает назад.
— Где тебя черти носят? — нетерпеливо гудит в телефонной трубке простуженный баритон командира полка майора Резника. — Добрый час жду.
— Сам знаешь.
Селивестров с Резником приятели, служат вместе с первых дней войны, еще недавно оба были ротными, потому позволяют себе не церемониться.
— У тебя что, какое-нибудь чепе?
— Нет. Полный порядок.
— А от тебя не скрыли?
— Еще не бывало такого.
— Пожалуй. От тебя не скроешь. Зачем же тогда «первый» вызывает?
— Меня? Вместе с тобой?
— В том-то и дело, что без меня.
— Зачем?
— А я откуда знаю? Приказал срочно тебя направить. Вот и все. А может, тебя тоже на полк переводят? — Эта мысль, очевидно, только-только пришла Резнику в голову, он обрадованно хохочет: — А что, очень даже стоящая кандидатура. Ну, Петро, за тобой банкет! — И спохватывается: — Погоди! Это как же… Без моего ведома забирают лучшего комбата!
— Ишь ты, уже успел собственником стать, — усмехается Селивестров.
— Погоди, на новой должности сам быстрехонько закуркулишься. Теории теориями, а своя рубашка в самом деле ближе к телу, — парирует Резник. — Ну, ни пуха ни пера! На обратном пути зайдешь.
— Добро.
«Первый» — командир дивизии полковник Гурьевских. Странный вызов. Гурьевских редко жалует комбатов вниманием. Вызывает лишь в исключительных случаях, когда предстоит поручить особо важное задание. И всегда вызывает вместе с командиром полка. Действовать через его голову полковник привычки не имеет. Это у него железный закон. А тут вдруг вызывает одного… Что могло случиться?