Где-то там, за облаками…
Шрифт:
— Я то все больше детективчики почитываю. Маринину вот например очень уважаю. Там все же как — то к жизни ближе. А фантастика…
— О вкусах не спорят.
— Согласен. Я вот сыну расскажу что писателя встретил. Он у меня фантастику читает с удовольствием. Все полки уже заставил… А я не против. Нравится — пусть читает.
Надеюсь, что хоть здесь поговорка о яблоке, что недалеко от яблони, дала осечку.
— Кстати а как зовут то?
— Кого?
Водитель аж подпрыгивает от моей недогадливости.
— Ну тебя конечно.
— Соловьев.
— Ага. Запомню… Слушай… А может автограф дашь?
— На чем?
— Черт и верно…
Он задумчиво чешет в затылке и решительно распахивает "бардачек".
— А вот на бумажке.
— На бумажке автографы не ставят.
— Да?
— Да.
Водитель обиженно засопел, скомкал грязный, измусоленный листок бумаги себе в карман, и оставшуюся дорогу молчал.
На Русаковскую мы внеслись ("Госпожа вы не слишком быстро ехали… Вы слишком низко летели") на скорости чуть более сотни. От резкого торможения меня сильно, до боли в груди, рвануло в ремнях.
Лихач чертов.
— Сколько? — Смотрю на водителя.
Он мрачно смотрит на меня прежде чем ответить:
— Нисколько. Приятно с тобой поболтать было.
Пожимаю плечами (альтруизм так альтруизм) и вылезаю из машины.
Водитель молча сидит, положив руки на руль, и терпеливо ждет, пока я выберусь. Потом тянется к двери и бросает вслед:
— Удачи тебе.
Истерично взвизгивают покрышки и мой благодетель растворяется в плотном транспортном потоке.
Забавно. Выходил из дома и садился в машину с одним настроением — вышел с другим.
Была апатия и страх — теперь спокойствие, юмор и любопытство. Как, однако ж, иногда действуют на психику разговоры с банальным хамом.
Я перешел дорогу, старательно избегая несущихся автомобилей. Уже сколько лет, а подземный переход никак вырыть не могут. Лет двадцать назад, когда закладывались и строились эти бетонные монстры-многоэтажки, это наверное было не нужно. Потом, после перестройки, стало слишком дорого. Сейчас… А сейчас это просто никому не нужно. Человеческая жизнь сейчас ценится намного дешевле пары десятков бетонных плит.
Прошел сквозь засыпанный мокрыми желтыми листьями дворик и преодолев скрипучую дверь вошел в подъезд. В подъезде, сразу за дверью меня ждали. Сначала мне даже показалось, что это мой уже знакомый хамоватый попутчик. Слишком уж похож. То же добродушное лицо с тонкими губами. Пластиковая оправа с несуразно толстыми стеклами. Короткая стрижка.
А потом мне стало не до сравнений.
Мужчина сделал шаг вперед, и я вылетел обратно на улицу, по пути вынося спиной дверь.
Темно…Почему так темно?
— Дурак. Вставай и дерись. Иначе умрешь ! — Шепот… Чей это шепот? Почему так темно? Разве темнота может шептать?
— ОТКРОЙ ГЛАЗА! ДЕРИСЬ! ТЫ СМОЖЕШЬ! — Уже не шепот. Громовой раскат в ушах и слепящее пламя под сжатыми веками.
Это в дешевых китайских боевиках после подобных ударов встают.
Встают и с окровавленной мордой, с пеной у рта бросаются на врага, делают два три удара и побеждают. Никогда не думал, что придется проверять этот постулат на практике.
Встать я все-таки смог. Почти смог. Повторный удар отбросил меня со ступенек на покрытый прелой, мокрой листвой газон.
На этот раз я падаю лицом вниз, но сознания не теряю.
Желудок спазматически сжимается и меня рвет смесью сладкого чая с кислотно-горькой желчью. Глаза режет, размывая окружающий мир до состояния нерезкой фотографии. От боли в животе по детски сжимаюсь в комок прикрыв лицо руками. Сознание орет, что нужно защищаться, но тело решает все по своему. И еще почему-то я понимаю, что следующего удара мне сознательно уже не выдержать. Нет, я не умру, конечно, по крайней мере, не сразу — человек очень живучее существо и будет цепляться за жизнь из последних сил, но вот в бессознательное состояние скачусь наверняка.
Хлопает выстрел. Второй. Кто-то тонким голосом кричит от боли, а потом, всхлипнув, умолкает. Мимо меня проносится человек в развевающемся пальто. Подброшенные тяжелым ботинком листья вперемежку с земляными комьями летят мне в лицо.
Пытаюсь приподняться на руках, но тело все еще живет своей не зависимой от моих желаний жизнью, и я падаю обратно. Правда, при этом переворачиваюсь на спину и могу теперь созерцать несколько обглоданных осенью веток акаций и кусочек затянутого серой дымкой неба.
— Живой? — Надо мной склоняется Захар.
— Ага… Почти… — Сил хватает только на шепот.
— Как он тебя однако. Болит что-нибудь?
Я пытаюсь проанализировать свои ощущения, но это все равно, что щупать свежий синяк.
Болит везде. Даже язык и тот как-то болезненно реагирует на мои попытки заговорить. Поэтому лишь молча киваю в ответ.
— Черт. — Захар добавляет еще пару фраз на великом и могучем.
Тело постепенно начинает оживать, локализуя очаги боли. Похоже, в основном досталось спине и животу.
На этот раз попытка подняться оказывается более удачной.
Ноги как сплошной комок ваты и, к тому же, предательски дрожат.
Захар озабоченно наблюдает за моими опытами с оживлением конечностей.
— Вить… Ты лучше сядь. Не дай бог, он тебе сломал что нибудь.
Киваю в ответ и сажусь (точнее просто падаю) на землю, привалившись спиной к тощему древесному стволу. Спина немедленно отзывается короткой вспышкой боли.
Провожу рукой по мокрому лицу и обнаруживаю, что оно все в крови. Похоже, я еще и носом умудрился приложиться.