Где-то я это все… когда-то видел
Шрифт:
Реально, с батей было бы проще. Он ментов как-то недолюбливает. В отличие от матери, искренне и беззаветно считающей их нашими надежными защитниками. И опорниками.
Помню, даже читать она меня учила по «Дяде Степе» Михалкова. «…Лихо мерили шаги две огромные ноги…». Бр-р. Фильм ужасов…
— Не говори пацанам, что раскололись на счет Трюхи, — сказал я Родьке, сидя на деревянном ящике и царапая веткой в пыли, — скажешь, «лепили горбатого», ничего не видели, ничего не знаем.
Родька глянул на меня с надеждой. Ему было очень стыдно. И
— Она сразу орать начала. Сказала, на учет поставит. Отца накажут, — он еле заметно всхлипнул, несмотря на свои солидные десять лет, — А у бати итак на службе… Проверки, комиссии… Приходит ночью… В воскресенье тоже…
Вот!
Я понял, что мне показалось странным. Чего тупил так долго?
— Слушай, Родька, а кто в тот вечер Трюху у вас во дворе видел? Ты?
— Когда? Когда пожар у вас был? Нет, не я. Тоха, Исаков Антошка — его одноклассник. Он его и прогнал. Тохе в ту субботу губу ваши разбили за кинотеатром, вот он и злой был. Утром мне рассказывал, как за Трюхой гонялся. А я — Юрасю.
— Тогда главный вопрос, — медленно говорю я, встаю, поворачиваюсь к Родьке и смотрю ему прямо в глаза, — Кто «вложил» именно тебя?
Пожимает плечами.
— Понятия не имею, — задумывается, — ну да, кто-то ведь «вложил»?
— Получается, не «вложил», Родька, — я рассеянно скольжу взглядом по своим каракулям на земле, — это называется «подставил». Только зачем?
Так, так, так.
Варианта два. Первый — «отмазать» Трюханова, второй — «зацепить» Родиона. Равноценно. Мотивы? Деньги? Советский инспектор по делам несовершеннолетних балуется вымогательством? Может быть, может быть. Тогда второй вариант — предпочтительней. У Трюхи отец — мичман, у Родиона — летчик-офицер. Если первый вариант — то «подставлять» можно любого, тогда почему именно Родьку? Как на него вышла эта инспекторша? Сама или кто-то подсказал?
Снова возвращаемся к первому вопросу — кто навел на Родьку? И ко второму — зачем? Считаем, что вымогательство — это пилотная версия. И выходит, что при обоих вариантах ключ — Родька!
— Ладно, Родион, — я протягиваю ему руку, — Не буду ждать пацанов, дела есть. Бывай…
Вяло жмет. Ничего, разберемся, не дрейфь!
Все-таки, почему вызвали у меня мать, а у него — отца?
Старая скрипучая деревянная лестница.
В нашем доме нет бетонных перекрытий, бетонных ступеней. Нет даже ванных комнат. Каждую неделю мы всей семьей через весь город отправляемся к родственникам в Камышах купаться. «Банные» дни.
Дом деревянный, слепленный на скорую руку сразу после войны. Стены из деревянной дранки крест-на-крест, облепленной штукатуркой. Пнешь ногой — сразу дырка. Зато — кирпичные печки, высотой в два этажа. Можно топить и с первого этажа и со второго. Снизу сосед топит — нам тепло. Топим мы — а вниз тепло не идет. Поэтому в наших апартаментах престижным считается жить на втором этаже.
Трюха как раз и живет на втором этаже. В моем доме, только в другом подъезде.
Я решил заскочить к нему домой, чтобы предупредить родителей. У Трюхи нет матери, только отец и бабка. Сам, поджигатель гаражей, наверняка, в школе. Батя на службе, а вот бабуля должна быть дома.
Трюхина бабушка — классная старушка, что называется «мировая». В войну была медсестрой в Инкерманском госпитале. Перед последним штурмом города эвакуировалась вместе с раненными. А как-только город освободили — в первых рядах явилась на стройку.
Никогда не унывает! «Как дела, бабуля?». «А-атлично!»
Стальное поколение! Потомки по-хлипше будут.
Трюхин батя оказался дома. Дверь открыл сразу, как-будто сидел в прихожей и ждал чего-то.
— О! Ты что, Витёк? Вадик в школе.
— Здрасте, Дядь Саша. Я к Вам.
Старший Трюха вытягивает голову и что-то высматривает внизу на лестнице.
— Ко мне? Ну, давай, проходь. Только быстро, я тороплюсь.
На нем черная морпеховская форма, короткие сапожки, берет. Понты, одним словом. Вообще-то он кладовщик на БТК, но «сундукам» закон не писан. В чем хотят, в том и красуются.
Я топчусь у двери.
— Вадик Ваш встрял, — говорю с печальным вздохом, — видели его, как он сараи поджигал.
— Да ты что?
— Ну, да. И менты уже знают… Я в общем-то предупредить хотел. Мало ли что…
Что-то не сильно папу Трюханова зацепило это событие. Топчется нетерпеливо, поглядывая на дверь.
— Ну, ладно, Витёк, давай. Я понял. Смотри ж ты! Гаденыш!
Незапертая дверь медленно со скрипом открывается. Кто-то ее мягко тянет на себя снаружи.
Я оглядываюсь. Перед глазами — огромный живот, обтянутый форменной голубой тканью, и засаленный милицейский галстук.
Приплыли! Предупредил, называется…
После обеда меня ждал автобус на Коммунистической.
Шедевр Павловского автозавода. Уродливый, лобастый, яичного цвета агрегат с белой полосой на борту и надписью «СДП». Как хочешь, так и переводи.
«Самый Допотопный Пылевоз». Или «Салон Дорожных Пыток». Или «Сейчас Дам Пи… Гм… Прикурить».
Да-а. Общение с хулиганами явно производит определенные деформации психики.
В открытой двери стояла Ирина в тертых джинсах, белой футболке и кроссовках отечественного производства.
«Фигурка — что надо», — отметил я про себя.
Подошел строевым, отдал честь, стараясь не гнуть руку в запястье, отрапортовал:
— Курсант «Старик» для прохождения обучения прибыл!
Хмыкнув, Ирина спрыгнула с подножки автобуса и нацелилась дать мне подзатыльник. Я увернулся.
— А ну марш в автобус, клоун.
Слегка подтолкнула меня в спину.
— Хорошо двигаешься, Сатурн. Эх, сбросить бы мне лет двадцать!
Свой подзатыльник я все-таки получил…
— Сзади не честно!