Где же ты, Орфей?
Шрифт:
— Еще как! Это же необычный день! Знаешь, особенно чувствительных дам нельзя оставлять без сопровождения! Вдруг я лишусь чувств от какой-нибудь дурной новости, или мне станет душно из-за корсета?
Я вскочила, раскрыла ящик стола и достала позолоченную шкатулку, высокую, украшенную узорами по краям, и с картинкой на крышке, где раскидистое дерево давало приют десяткам крохотных пташек, а поле внизу было усеяно цветами и ягодами. Наивная, очаровательная красота. На цепочке висел крохотный ключик, и я открыла им шкатулку, она медленно отворилась, выглянула птичка, она закружилась, и я услышала легкую мелодию,
— Что это?
— Нюхательные соли. Вот, смотри, розмарин, мята, лаванда, фиалка. Я больше всего люблю фиалковую.
На каждом флаконе был оттеснен цветок, эфирное масло которого содержалось в соли. Все было крохотное, эстетичное, невероятно красивое. Даже неромантичные кристаллы дурнопахнущей соли было необходимо заключить в нечто столь прекрасное.
Я действительно часто теряла сознание, и мне нравились эти штучки, приводившие меня обратно в мир, нравился хрусталь, и золотые цепочки, и яркие кристаллы, и пробивающиеся сквозь неотразимо отвратительный запах нотки цветов.
— Это мои сокровища,— сказала я.
— А на них можно подсесть?
Я пожала плечами.
— Хочешь понюхать?
Медея осторожно вытащила пробку одного из флаконов, не успела она основательно втянуть носом аромат, как зажмурившись, отпрянула.
— Что это за жесть? Да такой штукой надо людей пытать!
— Возьми фиалковую. Я люблю фиалки, — как ни в чем не бывало добавила я.— Ты будешь хранительницей моего сознания.
Медея как можно быстрее вернула пробку на место и сказала:
— Буду использовать это лишь в крайнем случае. Для начала оболью тебя водой.
— Главное всегда будь рядом на случай, если мне понадобится помощь.
Я взяла флакончик с фиалковой нюхательной солью, он сужался к низу, так что казался ведьминским пузырьком со странным эликсиром. Я расправила цепочку и повесила флакон Медее на шею.
— Красивый,— сказала она.
— Очень даже. Не знаю, насколько это исторически аккуратно, но носи его с честью.
— Ты чего меня в рыцари посветила?
Я только покачала головой. Медея еще некоторое время рассматривала флакон. Кажется, в отличии от его содержимого, он сам порадовал ее.
—Ладно. Пойду сделаю вид, что убираюсь.
—Я благодарю тебя за честность.
День прошел отлично. Я писала Орфею, читала, спала, даже вышла в искусственный садик в конце нашей секции, где журчали ровненькие ручьи и пели птички, тренировавшие слабые крылышки в недалеких полетах. Я подумала, что в отличии от меня, Орфей не мог быть счастлив здесь. Я любила золотые клетки, мне нравилось быть в одиночестве, в замкнутом пространстве, мне нравилось, что я могу писать, когда мне вздумается, любить прекрасные вещи и смотреть на живых птиц.
Орфей не любил несвободы, ему нравились моря, и бесконечно большие числа, и огромные, беззвездные пустоты Вселенной, он не смог бы заставить себя быть счастливым здесь. Я смотрела на кристальный ход холодного ручья и думала о том, снятся ли Орфею сны.
Для него все закончилось, когда Сто Одиннадцатый узнал, что Орфей связан с мятежниками Свалки. Тогда он и забрал моего Орфея, забрал себе и навсегда.
Мятежники, в сущности, не представляли никакой опасности ни для одного из наших хозяев. Они знали, что те, кто пришел сюда, бессмертны. Поколениями их отцы, деды, прадеды утыкались в одну и ту же стену. Они умирали и не могли убить.
Сейчас мятежники уничтожали произведения искусства, ведь это была единственная слабость наших господ, которую мы когда-либо знали. Это движение было отчасти забавным. Они похищали картины и обещали присылать их кусочки безутешным от горя чудовищам. Они требовали дать людям воды, хлеба и воздуха.
Они боролись за правильные вещи абсурдным, но единственно действенным методом. Потому что ничего, кроме абсурда, не осталось.
И Сто Одиннадцатый так испугался моего Орфея, моего Орфея, так хорошо считающего в уме и так любившего сладости, моего серьезного старшего брата. Он испугался, что Орфей войдет в святая святых и разрежет какое-нибудь дорогое его сердцу полотно. Он испугался, что Орфей разобьет скульптуру. Он испугался, что Орфей сожжет едва написанную поэму.
Это смешно, потому что бояться было нечего.
Душный запах садовых роз делал воспоминания далекими и словно бы ненастоящими. Я взглянула на часы и поняла, что мне некогда вспоминать страшные вещи. Я попрощалась с птицами и цветами, и отправилась собираться на вечер. У меня в голове звучали наши старые, детские разговоры с Орфеем. Я часто говорила ему: мой братик—гений.
Медея долго помогала мне одеться, справиться с вечерним платьем и его бесконечными застежками было непросто. Я вытащила из-под узкого воротника жемчужное ожерелье, и оно оказалось неестественно горячим. Сто Одиннадцатый был рядом.
— Слушай, а сама Последняя там тоже будет?
— Это ее вечеринка,— я попыталась пожать плечами, но Медея слишком сильно затянула корсет. Я подумала, что нюхательная соль непременно пригодится. В конце концов, Медея, наверное, захотела оправдать свое присутствие на вечеринке. — Думаю, она ее не пропустит.
— Я слышала, что она мегакрутая межгалактическая преступница. Настолько крутая, что Первая вырвала ей матку!
— Сомнительное определение крутости, и я не уверена, что у них есть матки, — сказала я. Медея усадила меня на стул и принялась расчесывать. Я смотрела нас нас, бледных, окруженных черненым золотом и россыпью похожих на инопланетных, красивых жучков заколок. Я взяла двоих и устроила между ними бой. Взгляд Медеи чуть изменился, мне показалось, что она с нежностью отнеслась к моим боевым насекомым.
— Но правда, — продолжала она. — Я слышала, Последняя еще ужаснее остальных. Что всю ее Колонию уничтожили!
Эта история когда-то давно была очень, очень популярна. Она значила, что все эти существа в принципе уничтожимы.
Последняя, видимо, сильно насолила всей их популяции, раз Рой Королев, их верховный совет, последовательно убил всех ее детей. Говорили, что она чувствовала, как умирает каждый, и сошла с ума. Я, впрочем, не видела разницы — их разум был так далек от меня, что прикинуть, кто из них безумен было так же сложно, как представить, чем беззвездная пустота страшнее звездной.