Гедонис. Этот счастливый токсичный мир
Шрифт:
Я тяжело вздохнул. Эванс знал меня даже слишком хорошо.
– Ладно, дай. Только не говори ему, что я его внук. Соври что-нибудь, ладно? Он же упрямый, как баран. Он ни за что не пойдет ко мне, если узнает, что я это я.
– Обожаю в вас это качество, монсир! – взбодрился Эванс. – Вы, конечно, тот еще сорвиголова, но в то же время семейный и ответственный человек. Я знал, что необходимо вам это сообщить!
– Это не потому, что я семейный и ответственный и не потому, что мне его хоть каплю жаль, – огрызнулся я и положил трубку.
Потом раздраженно потер переносицу и взглянул на ба.
– Это только ради тебя, ясно? Ты просила, я сделал. Только ради тебя.
На улице такая гроза, что мама велела выключить даже ночник, поэтому я лежу в кровати и черчу на потолке узоры лучом фонарика. Темнота часто мигает вспышками молний, и видно, как раздувается занавеска и как блестит намоченный дождем пол напротив распахнутой двери на балкон.
Мама недавно закрыла все окна в комнате. Боится, что в дом залетит шаровая молния и ужалит меня. Она как летающая медуза, только суперъяркая. И вообще-то я ее очень жду: хочу поймать в банку из-под жвачек, которые пока высыпал в ящик стола. Банка прозрачная, круглая, с широким горлышком – подходит идеально. Я держу ее на тумбе рядом с кроватью и свечу фонариком то на окно, то на потолок. Пусть шаровая молния подумает, что тут живет ее подружка, и прилетит к ней поиграть. А я р-раз! и схвачу ее. И у меня будет клевый светильник, а мама перестанет бояться хотя бы грозы. А то она всего подряд боится, муравьев даже, если они ползают по мне.
Зато я храбрый-прехрабрый и сижу в темноте спокойно. Но мама переживает, что мне страшно, поэтому все время приходит проверять, как я тут. Теперь уже, наверное, уснула: когда она заходила в последний раз, я притворился, что сплю. А потом открыл дверь на балкон, поставил рядом банку и вот лежу, приманиваю. Папа говорит: «На каждую рыбку есть своя наживка. Все на что-нибудь клюют». Так что и моя молния клюнет. Точно клюнет, мне бы только не уснуть.
Фонарик засыпает раньше меня: разрядились батарейки. Я со вздохом сползаю с кровати и плетусь к балконной двери. Трогаю босой пяткой лужу на полу. Интересно, к утру высохнет? Размазываю воду пальцами. Холодно, но приятно, потому что днем было жарко и душно, но мама запретила включать кондиционер: вдруг я простыну. Наконец-то комната проветривается. Сквозняки мама терпеть не может, а я их люблю. И ни разу я от них не болел. Папа говорит, что здоровьем я пошел в него и, когда вырасту, тоже буду великаном. Из-за папиного роста у нас дома двери выше, чем у соседей.
Зарядку для фонарика искать лень, да я и не помню, где она. В ящике, кроме высыпанных жвачек, столько всего, что нужное днем с огнем не найдешь… Я закрываю дверь на щеколду и возвращаюсь в постель. Фонари на улице почему-то не горят, и гром затих, теперь совсем темно. Эх, вот бы моя банка светилась. Жалко, что ничего не поймал.
Глаза уже слипаются, но сквозь опущенные веки я вижу яркий шар. Подскакиваю на кровати. Сердце колотится быстро-быстро, аж в ушах отдает. Там, за шторкой, сияет молния! Это молния прилетела! Я хватаю банку, сдвигаю щеколду, и меня чуть не сдувает порывом ветра.
– Ой! – говорит молния, оказавшаяся бабушкой в спортивном костюме и с фонариком на голове. – А вот это в мои планы не входило… По крайней мере, сегодня.
– В мои тоже, – говорю я, щурясь от света. – Я приманивал не тебя, но, наверное, твоему фонарику понравился мой фонарик, вот он тебя сюда и притянул, как наживка.
– Это ты моя наживка! – Бабушка подхватывает меня на руки и кружит по комнате. – Наконец-то я нашла тебя, сокровище Гвендалина!
– Я не сокровище Гвендалина, – говорю я. – Меня зовут Алик.
– Фу, какое дурацкое имя, – фыркает бабушка.
– Мне тоже не нравится. Это мама мне выбрала. Она сказала, что я смогу его поменять на какое-нибудь клевое только после десяти лет, когда мне сделают удольмер. А тебя как зовут?
– Полианна, – отвечает бабушка, закрывая дверь на балкон и задергивая шторку. – У тебя есть какая-нибудь кухонная контрабанда?
– А это что? – удивляюсь я.
– Ну, еда. – Бабушка оглядывается по сторонам. – Я ужасно голодная. Знаешь, сколько надо сил, чтобы забраться по стене на третий этаж? Но я женщина-нетопырь! Я и не такое умею.
Раз уж гроза утихла, я включаю ночник и указываю Полианне на стакан молока с печеньем, которое мама всегда оставляет мне на ночь. Бабушка хватает в одну руку стакан, в другую галету, макает ее в молоко и жадно хрумчит. Потом смотрит на меня и протягивает галету мне. Я тоже макаю ее в молоко и ем. Почему-то кажется ужасно вкусно.
– А зачем ты лезла по стене? – бубню я с набитым ртом. – У нас же есть дверь и лестницы.
– Затем, что так интереснее, – говорит Полианна. – Залезать по стене намного веселее, чем входить через дверь. Но ты так не делай, пока не будешь уверен, что тебя никто не заметит.
– А почему?
– Потому что сперва надо научиться заметать следы! Я вот обесточила фонарь, прежде чем к тебе залезть, а то меня бы увидели и отругали.
– А почему я твоя наживка?
– Потому что ты мой внук, и я очень хотела тебя увидеть!
Я так удивляюсь, что не доношу размякшее печенье до рта, и оно падает мне прямо на колени. Приходится собирать.
– Так ты моя бабушка?! Но ты не можешь быть моей бабушкой! Мама говорила, что обе мои бабушки – деревья! Только дедушка – человек. Но он с нами не общается.
– В каком это месте я похожа на бревно? – возмущается Полианна. – Просто я уезжала навстречу приключениям, но теперь вернулась, а тебя спрятали от меня, как Гвендалин свое сокровище в глубинах скалы высоко над морем деревьев-утопленников!
– Жу-уть! – У меня вся спина в мурашках. – Расскажи-расскажи! Это страшилка, да? Мама мне никогда не рассказывает страшилки. Она говорит, что это плохо влияет на психику.
– Твоя мама так осторожничает, что живет от силы наполовину, – отмахивается бабушка и допивает молоко. – Я поведаю тебе много ужасных историй, юный воин, но сперва давай проберемся на кухню и украдем контрабанду. А еще надо посушить мой невидимый плащ.
– Вот. – Я протягиваю Полианне тонкое летнее одеяло. – Надень, это пока будет твой плащ.
– Ты тоже надень, – говорит бабушка, накидывая на меня простынь. – Так мы будем незаметнее.
Мы повязываем «плащи» на груди и на цыпочках спускаемся на второй этаж. В коридоре прижимаемся к стене и так доходим до кухни.
– Лезь под стол, там будет наше убежище, – командует Полианна, проверяя буфет и холодильник.
Я поднимаю скатерть, забираюсь под нее и жду. Щеки скоро треснут от улыбки. Бабушка заползает следом, подсвечивая путь фонариком. В зубах у нее кухонный нож, а под мышкой зажат батон. Я отодвигаюсь, освобождая ей место.