Ген бесстрашия
Шрифт:
«В крайнем случае можно родить инфанта от Ри Ка Рунга. Во время кормления грудь станет почти такой, как у этой самки на фотографии. Хоть это и странно — возбуждаться при виде кормящей матери».
Спецназовцы стремительно рассыпались по комнатам, которых оказалось четыре. Судя по догадкам ученых, одна служила для приготовления и приема пищи, другая — для омовений, третья — для отправления естественных надобностей, а четвертая — для сна.
Это было, конечно, убого, но все же лучше, чем у моторо-мотогалов. Рядовые мотогалы вообще не знают личных помещений.
А
Зато помещение для сна было больше, чем надо, в то время как ложе — гораздо меньше. Рядом с хозяином на этом ложе с трудом смогла бы разместиться даже одна самка. А ведь любому миламанскому мужчине для того, чтобы получить удовлетворение, их нужно как минимум две. А для успешного завершения цикла размножения иногда и трех бывает мало.
Но думать об этом было некогда. Командир спецназовцев Ри Ка Рунг уже расставил своих бойцов по местам и принял окончательное решение наплевать на инструкции вышестоящих чинов ради успеха всего дела.
Слишком уж удобно лежал этот гуманоид, разметавшись на постели и сбросив на пол одеяло. Его руки так легко было приковать к ногам — и тогда он точно никуда не денется. Ни один гуманоид не способен в этой позе оказывать сколько-нибудь эффективное сопротивление.
Командир дал подчиненным новую команду по каналу связи. Звукоизоляция скафандра не выпускала наружу ни единого звука.
В руках спецназовцев появились хватательные жгуты. Резкий бросок — и они туго стянули кисти рук и лодыжки гуманоида, соединив их друг с другом.
Гуманоид рванулся, открыл глаза и издал страшный вопль. Храбрые спецназовцы невольно отшатнулись, решив, что начинается приступ ярости, и у Ри Ка Рунга даже мелькнула паническая мысль: «А вдруг он порвет жгуты!»
Но бывалый офицер не поддался панике и других одернул решительной командой: «Не стрелять!»
И сам от греха подальше поднял свой парализатор дулом вверх, напряженно глядя, как неистово бьется в оковах носитель гена бесстрашия.
6
Евгений Оскарович Неустроев проснулся от болезненного рывка и, открыв глаза, заорал нечеловеческим голосом. И было отчего. Над ним склонились вооруженные фигуры в темных скафандрах и обтекаемых шлемах, и намерения у них были явно недобрые.
Тут Евгению Оскаровичу в самый раз было бы проснуться снова, как это обычно случается при ночных кошмарах. Заорешь бывало, да и просыпаешься в холодном поту. Но сколько Неустроев ни орал и ни дергался — ничего не помогало. Он по прежнему был связан по рукам и ногам — только жуткие фигуры уже не склонялись над ним, а кошачьим прыжком отскочили на пару шагов от кровати.
Тридцатитрехлетний Женя Неустроев назывался Евгением Оскаровичем из-за своей профессии. Он работал в средней школе и учил детей биологии и основам семейной жизни. Последнее было особенно парадоксально, поскольку у самого Евгения Оскаровича семейная жизнь не ладилась катастрофически. Девушки не любили его с детства, как того Паниковского, который тоже жаловался на аналогичную проблему.
Диагноз, который пятнадцать лет назад принес призывнику Неустроеву белый билет, Евгений Оскарович тогда же выучил наизусть и любил щегольнуть им в дружеской компании, со смаком декламируя заковыристую формулировку:
— Стойкий истерический невроз, осложненный синдромом навязчивых фобий с тенденцией к развитию психоза на фоне врожденной патологии нервной системы и аномального течения младенческой черепно-мозговой травмы.
К счастью, это не мешало Евгению Оскаровичу учить детей. Истерический невроз отличается от психоза тем, что больной даже на пике возбуждения сохраняет контроль над собой. И Неустроев был уверен, что еще не пересек роковую черту.
Индикатором были нецензурные выражения. Когда дети заставляли Евгения Оскаровича срываться на крик и проделывать другие типичные для истерики вещи, вроде швыряния на пол мелких предметов и стучания кулаком по столу или головой об стену, он тем не менее сохранял способность фильтровать речь и, несмотря на все старания учеников, нехорошими словами не выражался.
Истерическим типам вообще-то в школе не место. Дети исключительно жестоки и, почувствовав слабину, с садистским удовольствием начинают методично бить по больному месту. Но если долго бить в одну и ту же точку, там нарастает толстая кожа, и чем дальше — тем она толще.
Поэтому стихийные истерики Евгения Оскаровича в классе после нескольких лет работы в школе не слишком отличались от продуманных акций усмирения, которыми славились многие другие учителя во главе с завучем Олимпиадой Семеновной — заслуженным педагогом советского разлива, чья кожа была толще, чем у носорога.
И только дома после всех уроков Евгений Оскарович давал волю чувствам. Размазывая слезы по лицу и закручивая во весь голос такие нецензурные обороты, которые знает наизусть не всякий боцман, он писал и тут же рвал в клочки заявления об уходе, катался по полу и плевался густой слюной в горшки с цветами, что заставило миламанских ученых записать в своем отчете: «Приступы ярости часто сопровождаются усиленным выделением жидкости из организма».
Евгений Оскарович не уходил из школы только потому, что ему некуда было идти, а директор не увольнял его только потому, что если выгнать этого психа, то учить детей биологии будет некому совсем.
В эпоху, когда все нормальные педагоги разбегаются как тараканы по частным школам и детским садам, любой, кто согласен работать в муниципальном образовательном учреждении, ценится на вес золота.
Так что Евгению Оскаровичу сходили с рук даже регулярные скандалы с завучем, при виде которой Неустроев начинал трястись раньше, чем она произносила первые слова.
Слова обычно были такие:
— Евгений Оскарович! После ваших уроков с классом невозможно работать. Если вы не в состоянии держать воспитуемых в узде, то вам нечего делать в школе.