Шрифт:
Журнал ПОэтов № 2 (27) 2011 г.
Ген Тургенева
– ---------------------------------------------------------------------
Константин Кедров
доктор философских наук
ДООС – стихозавр
Поэт в прозе, прозаик в поэзии
Тургенев создал новый жанр – стихотворения в прозе. У него это называлось «Senilia» (старческий бред). Видимо, только в бреду можно обогнать свое время
Его называли своим учителем Флобер, Томас Манн, Хемингуэй. Его стилистика оказала огромное воздействие на всю русскую и мировую литературу. Генри Джеймс написал свой роман «Два портрета» как прямое подражание Тургеневу. У Томаса Манна на столе стояли портреты двух заклятых соперников – Толстого и Тургенева. Хемингуэй обожал «Записки охотника» и написал ремикс «Зеленые холмы Африки». Мюссе, Флобер, Мопассан восхищались и отнюдь не платонически тонкостями тургеневской прозы. Именно тонкостями.
Лев Толстой начинал как ученик Ивана Сергеевича. Вконец разругался со своим учителем из-за его либеральных взглядов и европейской ориентации. Но перед смертью написал «Рубку леса» – явное подражание Тургеневу, не говоря уж о «Холстомере» или притче «Хозяин и работник».
Многие ли сегодня способны оценить тонкости тургеневского импрессионизма? Его воспринимают сюжетно, прямолинейно, а потому вообще не воспринимают. И все же «Муму» стала архетипом и анекдотом. А это уже свидетельство гениальности. Анекдот «я только «Муму» читал, будешь гавкать – утоплю» дорогого стоит. Чтение сегодня для многих начинается с «Муму», ею же и заканчивается. Тургеневу удалось создать притчу о щенке и немом. Лев Толстой всю жизнь мечтал написать что-нибудь такое же простое, как мычание, но его рассказы притчами и анекдотами не стали. В анекдот вошла только Наташа Ростова. Секрет популярности «Муму» – в ее метакодовой основе. Вот строки в финале: «…видел перед собой белеющую дорогу – дорогу домой, прямую как стрела; видел в небе несчетные звезды, светившие его путь, и как лев выступал сильно и бодро…» Белеющая дорога – Млечный Путь. Герасим – Лев (созвездие Льва). Муму – месяц в последней фазе, тонущий в Млечной реке. По правилам метакода через три дня он выплывет новым месяцем. Поэтому «Муму» читают и перечитывают в надежде на благополучный финал.
Что объединяло Тургенева и Толстого, так это полное непонимание русского характера и русской жизни. Русский мужичок, «сеятель и хранитель», «богоносец хренов» подложил им в 1917 большую жирную свинью.
Кротким мужичком грезил и заклятый враг Тургенева – Достоевский. Вот уж кто не мог уснуть, не обругав Тургенева. В Тургеневе Достоевского раздражало все: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Он смотрел на Тургенева, как Базаров на Павла Кирсанова. Почему у него что ни цветок, то какой-то «дрок»! «Кто-нибудь видел дрок?» – с пафосом восклицал Достоевский. Кто-нибудь не видел, а Тургенев видел.
Два великих хита – «Дворянское гнездо» и «Отцы и дети» – почему-то не вышли на мировую арену, несмотря на мировую славу Тургенева. Между тем «Отцы и дети» – это новое слово после библейской притчи о блудном сыне и явная полемика с
Видео http://www.youtube.com/watch?v=Td2hfXZey8E
На съемку телефильма «Отцы и дети» по моему сценарию Смоктуновский примчался взмыленный, опоздав где-то на полчаса. Виновато потупился: «Простите великодушно, я прямо с репетиции».
Фильм снимали в Останкинском парке. Сценарий, как я понял, Смоктуновский прочесть не успел даже по дороге. Поэтому сходу стал играть Кирсанова и был крайне удивлен, когда выяснилось, что ему следует играть не только дядю и отца Аркадия, но и отца самого Базарова. То есть не конкретного отца, а отца вообще.
Вернее, всех отцов, убивающих своих детей. Таков был замысел сценария. Вместо дуэли Базарова с Кирсановым была дуэль отцов и детей. Сначала, обмениваясь репликами спора из романа, «отцы» и «дети» (Михаил Филиппов) по очереди целились друг в друга. А затем выстрел Смоктуновского – и Филиппов убит.
Сегодняшние базаровы именуют себя антиглобалистами, но суть от этого не меняется. Умница был Тургенев. Не случайно его мозг оказался анатомически самым большим из всех великих мозгов, извлеченных для изучения. Он и сейчас хранится в огромной банке, но вряд ли откроет нам тайну гениальности. Поговорка «пишет, как курский помещик», вошла в обиход после Тургенева.
Его приевшийся со школы гимн русскому языку слегка отдает сюром. Почему это вдруг писатель разразился таким панегириком не России, а ее языку? Пусть над этой загадкой бьются лингвистические философы, но Тургенев прав. Великим, могучим, правдивым и свободным оказался именно язык. Может быть, не только в начале, но и в конце было Слово? Устарело все, кроме языка. Язык, как музыка, не устаревает и не ветшает. Тургенев создал мировую империю русского языка. Настолько мировую, что Европа даже не заметила, что читает его в переводах.
Тургенев подарил России два понятия: «нигилизм» и «дворянское гнездо». Одно другому противоречит. Если жив Базаров, то гибнет дворянское гнездо. А если гибнут дворянские гнезда, то разрушается вся Россия. Дворянское гнездо – это сердце интеллигентного человека, но вылетают из этих гнезд нигилисты.
Нигилизм в поэзии это прекрасно. Если бы Базаров был поэтом, он стал бы Маяковским: «Славьте меня! / Я великим не чета. / Я над всем, что сделано, / ставлю "nihil". / Никогда / ничего не хочу читать. / Книги? / Что книги!» Но сами строки эти свидетельствуют, что читал Маяковский «Отцов и детей».
Тише логоса
бытие продолжается там где нас нет
это кажется странным и диким
иногда возвращается шепот ко мне
и во мне отражается криком
бесконечность нам видится как пустота
где нас нет и не будет конечно
я сбиваюсь когда я считаю до ста
ну а тысяча вовсе кромешно
бесконечность свернувшись в клубок пустоты