Гена Ом

«Зеркало» было ослепительно прекрасным. Только чуть-чуть офуевшим. Даже надписи К-52 и «кобра», нацарапанные гвоздем на одной из опор космической тарелки не портили корабль — хранилище мощи и рева.

По традиции космонавтов, которую, как говорят, начал сам Юга Гарин, Гена Ом подошел к одной из восьми посадочных ног и помочился на нее, стараясь попасть как можно выше. Среди капитанов ходил упорный слух, что если при первом свидании с новым кораблём не сможешь выдавить из себя ни капли, то на борт лучше не подниматься вовсе. Правдив слух или нет, известно лишь Папе Тибрскому, но то, что среди

Это была любовь с первого взгляда. Да, не влюбиться было не возможно. Геннадий Ом покорял все космические транспортные средства сразу и на раз с детства. А если учесть, что для электронной оптики не было преград… Орбитальные каботажники, идущие на автомате — меняли курс, что бы только пролететь над парком, в котором мама гуляла с маленьким наследником фамильного рода Омов. А что он вытворял в юности с псевдоразумной техникой! Одно слово — спец.

Против ожидания, корабль не пустовал. На борту «Зеркала» кто-то был. И этот кто-то отнюдь не подготавливался к старту.

Оба вывода Гена сделал, услышав доносившиеся из чрева космической шаланды слова песни:

— Хто тут? — вежливо поинтересовался Гена и на всякий случай швырнул в чрево корабля зажигательную гранату.

Изнутри послышалось чмоканье (вероятно, певец пытался прикурить отсыревшую сигару), потом загадочные слова «А выкуси!» — и граната вылетела обратно.

Гена Ом внимательно оглядел свою вещь (не поцарапалась ли?), послушно выкусил шипящий запал, спрятал в организованный в барсетке загашник, и поднялся по трапу. Глазам предстала странная картина. На бочке, явно стилизованной под старину, восседал мужик в костюме восемнадцатого века прошлого тысячелетия и размахивал химической емкостью. Опытный глаз Ома распознал в ней колбу. Обычно в таких выращивают гомункулусов. Но колба пустовала.

— Ты кто? — осторожно спросил Гена.

— Я?! — удивился бочкосиделец и глубоко задумался. — Я доктор!

Воспоминания так обрадовали потомка Эскулапа и Гиппократа (а может еще и Асклепия?), что он спрыгнул с бочки, припал на плечо капитана и разрыдался. Потом оторвался от плеча, поинтересовался:

— Это жилетка?

Сам себе ответил:

— Без разницы! — и продолжил бурное слезовыделение. При этом колба в опущенной руке покачивалась явно угрожающе.

— А как тебя зовут, доктор?

Но доктор отвечать на вопрос отказывался: делал вид, что не слышит. Презрев приличия, Геннадий пошарил у пьяного по карманам, и вытащил у рыдающего на плече здоровяка удостоверение. Оказывается, что это был доктор лингвистического и вордоплетского синталогического института. В графе «тема диссертации» значилось: «Лука Мудищев». В графе «тема диплома» — «Остров сокровищ». В графе «специализация» — «Великий комбинатор». Остальные графы — в том числе имя и прозвище, оказались пусты. Сказать, что девственно — нельзя, поскольку весь документ был чем-то испачкан. Будто услышав немой вопрос, доктор перестал рыдать на секунду и совершенно трезвым голосом сообщил:

— «Хенесси» забрызгал. А год — девяносто третий.

Затем вернулся к прерванному занятию. «Не на того напал», — злорадно подумал Геннадий Ом и тихонько запел:

Доктор замер, и, не в силах противится, подхватил дуэтом:

Капитан спрятал так и не раскуренную сигару в карман, подхватил доктора лингвистического института под локоток и потащил в глубь корабля в поисках каюты литературного интеллектуала, не забывая напевать:

И с таким чувством, с такой внутренней болью вытягивал Гена последние гласные, что не удержался и сам пустил слёзку. Благо это все случилось уже на входе в каюту, когда до кровати оставалось два шага. Так что доктор оказался уложен на место путем броска через бедро и там мгновенно захрапел, а капитан с чувством человека, раздавшего карты для игры в преферанс трем товарищам, бросился искать клозет, при взгляде в упор оказавшийся гальюном. Проверив, как оно всё тут работает, и оставшись довольным перистальтикой, Ом двинул в сторону рубки. К сожалению, камбуз не функционировал, и в рубке порубать не удалось. «Глядь — и пост закрыт», — размечтался Геннадий. Увы. На «Зеркале» нельзя было порубать, а вот как работать — без проблем! Впрочем, как и везде. Гена Ом повторил мысль в сильно усеченном виде, заменив к тому же Г на Б.

Слава Спецу, первому и неделимому, пост номер один оказался устроен великолепно. Около двери стоял манекен в полицейской форме. Ом подошел к лжементу, отвесил хороший подзатыльник. Сработала встроенная автоматика, и из стены выдвинулся гимнастический помост. Геннадий довольно хмыкнул и встал в капитанский мостик. Для лучшего ментального соития с кораблем надо, чтобы кровь прилила к месту соединения — голове. Ну, природу же не обманешь.

Корабль нетерпеливо ждал. Наконец, когда все дошло до кондиции, Гена Ом подошел к приборной консоли и засунул голову в бардачок, почувствовал, как с него сдирают кожу, и стал кораблем.

А корабль стал, соответственно, Геннадием Омом.

Штука была в том, что космические корабли могли ментально переселяться только в одного человека во Вселенной — Гену Ома. Потому и любили. И пока Гена тащился от возможностей механизмов, корабль в человеческом теле наслаждался свободой.

Он пел. Он махал руками. Он стучала ногами в такт пению. Он чесался. Он трогал руками все, до чего можно дотянуться, не вытаскивая голову из бардачка. Он щипал себя. Он высовывал язык и касался им уже чуть шершавой щеки и носа. Он чувствовал вкус пота на языке. Он облизывал зубы. Он нюхал воздух, втягивая его полной грудью. Он пытался описаться и обкакаться, но у него ничего не вышло. (Гена знал за собой такой недостаток и предпринял необходимые меры.) Вот она, свобода!

А Гена Ом пользовался возможностями, предоставляемыми «Зеркалом»: сканировал пространство ближайшего космоса. На космодроме готовился к старту линкор класса Гаврош «Степан Кайманов-Разин». К месту его выхода на орбиту торопился тягач «Пугачёва Аллушка». В углу космодрома, рядом с ограждением торопливо чинили «Белый замок» — прогулочную яхту, которая сильно погорела и покрылась сплошной черной копотью. К планете подлетал корабль с труппой американского театра «Михаил Чехов» — так они сообщили оператору. По нелепой и тупой шутке судьбы, зафрахтованный ими корабль назывался «Антон Павлович Чехов». На геостационаре зависли крейсер «Слава империи» и адмиральский шлюп «Джон Д. Сильвер». Капитан крейсера в эфире оправдывался за слабые амперы в кормовых кулевринах. Комендант космопорта, старый тертый космический дракон, к которому еще в молодости прилипла кличка «Всё-взвешу», крыл виновного матом за разлитую цистерну. Слава Спецу, всего-то с краской, а не горючкой. Сам Всё-взвешу виноват. Не будет больше разрешать рулить самостоятельно — ученику. Как слышалось из тирады, тот на радостях пустил в кабину погрузчика кучу знакомых (благо кабина большая) и кто крутанул руль — теперь не дознаешься.