Генерал Алексеев
Шрифт:
Но такой, абсолютный монархизм, однако, представлялся Алексееву совершенно излишним, даже опасным. В цитированном выше июньском письме к Деникину Алексеев отметил в числе «причин недовольства» казаков добровольцами т.н. «инцидент в станице Бессергеновке», во время которого «некоторые офицеры Офицерского полка учинили дебош, врываясь с винтовками в дома и гоняясь за станичным Атаманом». Алексеев отмстил также, что «назревает новый конфликт между казаками и отрядом полковника П.В. Глазенапа в станице Грушевской, где, по слухам, офицеры будто бы выпороли бабу… Вообще, отношение казачества к Добровольческой Армии, в связи с увлечением некоторых офицеров “политикой”, переходящим зачастую в грубое политиканство, назойливое распространение монархических идей среди не подготовленного еще к этому населения может иметь крайне
Чтобы подобные позорные для армии «инциденты» не повторялись, Алексеев решил выступить перед офицерами 1-го конного полка («отряда Глазенапа»). По сохранившимся тезисам, в своей речи генерал выразил не только свою «благодарность за великую боевую службу доблестного полка», но и свое «желание, чтобы в наше добровольческое дело не вмешивать местные власти», а также «требование, чтобы не дать повода ни к одному аресту местными властями офицера нашей армии», и «веру, что… здравый смысл, русское сердце, любовь к армии возьмут верх над слабостями человеческой воли» {128} .
Замена монархического лозунга лозунгом «непредрешения политического строя» отнюдь не означала, что генерал испытывал какую-либо «личную неприязнь» к отрекшемуся Государю и Царской семье. Когда появились первые сообщения об убийстве Николая II (в субботу 7 июля 1918 г. газета «Вечернее Время» вышла с траурной первой полосой, на которой сообщалось об «убийстве Его Императорского Величества Николая Александровича Романова в Екатеринбурге 3 июля 1918 г».), Михаил Васильевич чрезвычайно переживал свершившуюся трагедию. По воспоминаниям дочери, «эта страшная весть потрясла всех. “Где Императрица? Что с семьей?” — не раз повторял в эти дни отец. Отец сразу же обратился к епископу Новочеркасскому с просьбой отслужить официальную панихиду, но тот отказался.
Первую панихиду по убиенном Государе служил от себя генерал Алексеев в Войсковом Донском соборе. Совершал ее не епископ, а очередной священник. Нет слов говорить о том, какое тяжелое чувство было у всех присутствующих, а их было мало — только те, кого предупредил и позвал отец и кто посчитал своим долгом прийти. У меня в памяти остался полутемный, огромный, почти пустой Войсковой собор и эти, тогда столь необычные, заупокойные молитвы об убиенном Государе Императоре».
Уместно отметить, что атаман Краснов специальным приказом объявил официальный статус панихиды о Николае II в Войсковом соборе в Новочеркасске — в понедельник 9 июля 1918 г. Но во многих городах Украины в течение июля—августа проходили не панихиды, а молебны о здравии Государя Императора, Государыни Императрицы, Наследника Цесаревича и Великих княжон, поскольку заявлениям советской печати не доверяли и не верили в гибель всех членов Царской семьи {129} .
К началу осени 1918 г. политическое положение на Юге России стало более определенным. В конце июня немцами в Киеве был арестован полковник Рясиянский, отправленный туда Алексеевым для контактов с местными политиками и сбора разведывательной информации. Последовали также аресты русских офицеров — «но подозрению в сотрудничестве с Антантой» — и в других украинских городах. В июле 1918 г. германский посол в Москве граф Мирбах передал ВЧК имеющуюся у него информацию о московском антибольшевистском подполье. После гибели Царской семьи немцы окончательно отказались от идеи возможного восстановления монархии в России, а после подписания 27 августа с Наркоматом иностранных дел РСФСР дополнительного соглашения к Брестскому договору (приложение 5 к п. 12 второй статьи договора) высшее военно-политическое руководство кайзеровской Германии вообще отвергло какое-либо сотрудничество с Добровольческой армией. В соглашении было четко заявлено: «Немецкое правительство ожидает, что Россия использует все средства для подавления восстания генерала Алексеева и чехословаков, иначе Германия выступит со всеми силами, имеющимися в ее распоряжении, против генерала Алексеева».
Правда, незадолго до подписания соглашения немецкие военные предприняли последнюю попытку начать переговоры с Добрармией. Полковник Ряснянский был освобожден и привез в Екатеринодар, куда переехал Алексеев, предложения от штаба командующего германскими войсками на Украине. Ответ генерала был вполне ожидаемым:
Алексееву, кроме того, стали известны непосредственные контакты атамана Краснова с кайзером Вильгельмом II. О том, что донской атаман написал кайзеру письмо, в котором говорилось о возможном сотрудничестве Войска Донского с Германией, сообщил 28 июля 1918 г. находившийся в Новочеркасске Родзянко. В своем письме Алексееву и Деникину, вызванном разоблачением «прогерманских симпатий» Краснова, бывший Председатель Государственной думы заявлял: «Необходимо скорее поставить Царя, перед властью которого все преклонятся, — с ослепленных глаз спадет пелена, и возможно будет взаимное общее соглашение». Монархия в данном случае выступала бы в качестве «примиряющего центра», необходимого для поддержки единой российской государственности и противостояния «сепаратизму» (в той форме, как это представлял Родзянко). Скандал с письмом привел к тому, что Родзянко было предложено незамедлительно покинуть пределы Войска Донского, а Алексеев, как и прежде, не считая бывшего председателя Думы взвешенным политиком, назвал действия атамана «прямой изменой». 14 августа 1918 г. Родзянко был уже в Екатеринодаре и встречался с Деникиным и Алексеевым в штабе Добрармии.
Контакты Войска Донского с немцами и раньше осуждались Алексеевым. Так, в сопроводительном письме к разведсводке, отправляемой в штаб Деникину от 26 июня 1918 г., генерал излагал содержание своих очередных переговоров с атаманом Красновым, состоявшихся 18 июня 1918 г. По мнению Михаила Васильевича, Краснов стремился «при помощи немцев и из их рук получить право называть себя самостоятельным государством, управляемым атаманом», и при этом «округлить границы будущего “государства” за счет Великороссии присоединением пунктов, на которые “Всевеликое” отнюдь претендовать не может (т.е. за счет Таганрогского округа, Воронежской губернии и Царицына. — В.Ц.)». Однако продолжать сотрудничество с Доном, даже при таких обстоятельствах, было необходимо. Алексеев, в присущей ему дипломатической манере, отмечал, что «в некоторых случаях нужно изменить тон наших отношений, так как в создавшейся атмосфере взаимного раздражения работать трудно. И только тогда, когда мы окончим наши счеты, можно будет высказать все, накипавшее на душе… Пока же еще не утрачена надежда хотя кое-что получить из войсковых запасов… на законном основании».
В конце августа — начале сентября 1918 г. Краснов приступил к формированию армий для «защиты границы Всевеликого войска Донского от натиска красногвардейских банд и освобождения Российского государства». 13 сентября 1918 г. атаман издал приказ о создании Южной, Астраханской и Русской Народной армий, переформированных позднее в Воронежский, Астраханский и Саратовский корпуса Особой Южной армии. В них записывались -добровольцы, не принадлежавшие к казачьему сословию, и они должны были составить своеобразную «альтернативу» Добрармии. Командовать Южной армией был назначен бывший сослуживец Алексеева, генерал Иванов, а Астраханской армией — князь Д.Ц. Тундутов. Обе армии провозгласили монархические лозунги, и, сочувствуя им, из рядов Добровольческой армии на Дон стали уходить многие офицеры (например, уход группы офицеров во главе с капитаном Парфеновым).
Это беспокоило Алексеева, не доверявшего подобным начинаниям. Вдохновленные «мечтами о монархии», по мнению генерала, на деле они способствовали «самостоятельному Донскому Государству» и фактически оказывались противниками Единой России. В то же время генерал Иванов, узнав о предложении Краснова принять командование Южной армией, решил, прежде всего, получить на это согласие от Алексеева и Деникина. Возражений с их стороны не последовало, но и уверенности в том, что это «столь сомнительное предприятие» будет полезно для «борьбы с большевизмом», не было {131} .